Нгуен Нгок - Страна поднимается

— Где?

— В поле, у деревни.

— Там ведь француз!

— Да нет, он еще не добрался до поля. Надо идти… Тхе не под силу жевать старые зерна, зубы у него слабые. Пойду принесу молочных початков…

Бросив последние слова на ходу, Нуп исчезает за толстым стволом на другой стороне ручья.

…Лиеу осталась одна. Тхе был ей все равно что старший брат. Когда им не хватило риса до нового урожая и семья голодала, Тхе тайком подсыпал ей рис в котел. А сварится рис — уступал свою долю свекрови, или самой Лиеу, или Хэ Ру. Потом женщины выбрали ее старшей в своей артели; Лиеу оробела, испугалась, стала отказываться. Четыре раза Тхе уговаривал ее, и лишь на пятый она согласилась. Он объяснил ей, как распределять работу между товарками, о чем говорить на собраниях. Бывало, выйдет у нее какая загвоздка, сразу бежит к Тхе — помоги, мол… Она вспомнила: в детстве, когда болел ее старший брат, ей приходилось вот так же сидеть рядом с ним. Нет, брата она не жалела так, как сейчас жалеет Тхе. Брат всего-навсего и научил ее, что работать в поле. А Тхе — чему только он не научил ее! Это он объяснил ей, почему так трудно их стране, отчего такая тяжелая жизнь у женщин бана и какая нелегкая доля выпала женщинам из племени кинь. А еще он объяснил ей, какими важными для всего государства делами занят ее муж, Нуп, и какой надлежит теперь быть ей, жене «товарища Нупа»…

Подтянув повыше одеяло, Лиеу хорошенько укрыла Тхе. Вот уже два месяца мается он тяжким недугом. А началось все, когда Тхе пошел по делу в Баланг. Оступившись на тропе, он пропорол себе бамбуковым колом колено. Сперва вроде вышло немного крови, и рана затянулась. Он даже сам доковылял обратно до поля Нупа. Но потом колено начало распухать все сильнее, и нога стала толстой, как деревянная свая под домом. Душа его не принимала ни риса, ни овощей, ни кукурузы. Свекровь совсем перестала ходить в поле; только знай сидела при нем. Глаза его глубоко ввалились, кожа на щеках истончилась. По ночам он бредил. Однажды в бреду он стал кричать и опомнился от робкого прикосновенья дрожащей ладони. Он открыл глаза: над ним склонилась матушка Нупа, слезинки из ее глаз падали прямо ему на лицо.

— Очень больно, да, сынок? — спросила она.

Он покачал головой:

— Нет, мама, не больно…

И закрыл глаза. С тех пор он больше не приходил в сознание. Нуп не пошел по делам ни в Дета, ни в Конгма; он поднялся повыше в горы, ища в дуплах диких пчел — ему нужен был мед. От пчелиных укусов у него опухли лицо и руки. Зато он вернулся с медом; но Тхе не стал есть и меда. Проглотил только самую малость беловатого соку из зеленых початков. Нуп отнес его в шалаш на поле — там под боком росла кукуруза и было вдоволь мягких молодых початков. Но дней через десять кукуруза на этой делянке начала созревать, зерна ее отвердели. И Нуп перенес Тхе на другое поле, где початки только еще наливались.

Оставив больного на попечение матери и Лиеу, Нуп взял тесак и поднялся к самой вершине Тьылэй за целебными листьями. Он принес заветные листья и приложил примочку к раненому колену Тхе. Старая мать Нупа выносила Тхе из шалаша по нужде.

Но все равно дело не шло на поправку. Больной не открывал глаз, не говорил ни слова.

— Тхе! — окликала его мать Нупа. — Ты слышишь меня?

Потом, взяв его за руку, плакала в голос:

— Эй, Нуп! Неужто он не выживет?.. Почему ты не хочешь принести жертву небу да помолиться за нашего Тхе? Нет. ты не любишь его, Нуп! Не жалеешь…

Само собою, не в том было дело. Нуп любил и жалел брата Тхе всем сердцем. С того самого дня, как он объявился здесь, дела пошли в гору, а главное — бить француза стали крепко. Поговорить ли с народом в окрестных деревнях, увести ли людей с обжитых мест, где враг спалил дома, удержать ли старого Па от бессмысленной схватки с карателями — во всем, всегда подавал Тхе совет и помощь… Лиеу вон выросла — и тут заслуга Тхе… Если он умрет, ох как будет трудно! Чего только Нуп не делал, чтоб вылечить Тхе. Услышит от кого про целебные листья да травы или про снадобья из какой полезной твари — тотчас идет добывать их хоть за тридевять земель. Вернется и давай готовить зелья, припарки… Только когда дядюшка Шунг сказал: надо бы принести жертву да помолиться небу, оно и отведет недуг, Нуп, покачав головой, отказался наотрез. Не сам ли Тхе раз пять втолковывал ему: «Запомни, человек, если уж стал «товарищем», ни в какое небо верить не должен. «Товарищ» — он знает: во всех бедах людских повинно вовсе не небо, тут виноваты французы да богачи-мироеды».