Владислав Шурыгин - Зенитная цитадель. «Не тронь меня!»

«Ночью, когда командиры с документами штаба вышли из землянки, я пошел за ними. Катер стоял у деревянной пристани. Они стали заходить на катер, и я за ними… Вахтенный командир остановил, спросил, кто я. Конечно, в списках эвакуируемых меня не было, и никакого пропуска я не имел, но ведь и подразделения моего тоже теперь не существовало… Я ответил, вовсе не надеясь, что пропустят: «С плавбатареи я… Военфельдшер». «Проходи!» — негромко разрешил командир. Так моя родная плавбатарея спасла мне жизнь.

2 июля наш катер пришел в Туапсе. Несколько дней я находился в резерве, а затем был назначен на тральщик «Гарпун» и снова включился в борьбу против немецко-фашистских бандитов».

На тральщике Язвинский провоевал всю войну. Под огнем врага доставлял войска и боезапас, перевозил раненых, участвовал в боевом тралении…

Затем, уже в мирные дни, служил на эсминце «Беззаветный» и на сторожевом корабле. Уволившись в запас, уехал вместе с женой во Владивосток. Стал работать на «Скорой помощи»…

По большим праздникам, если не был занят на дежурстве, Язвинский надевал костюм с боевыми наградами. Их немало. Орден Красного Знамени, орден Отечественной войны II степени, два ордена Красной Звезды, медали… Причем за службу на плавбатарее Борис Казимирович награжден не был. Может, где-то залежался приказ — ведь достоверно от нескольких человек известно о представлении ВСЕХ плавбатврейцев к правительственным наградам. Это, возможно, тот самый случай, о котором после тщательного поиска когда-то кто-то скажет: «Награда нашла героя!» А на то время все награды Бориса Казимировича означали, что и последующая воинская служба военного доктора была столь же трудной и боевой, как в 1941–1942 годах в Севастополе.

В одном из своих писем ко мне Борис Казимирович подробно рассказал о последних минутах жизни Сергея Яковлевича Мошенского.

«При разрыве той бомбы меня ударило о стену боевой рубки. Скорее всего даже контузило. Не помню, как и почему, но оказался я на верхней палубе, а тут — крики, стоны раненых, меня зовут со всех сторон …Бросился к раненым, стал перевязывать. Тяжелораненых несли в санчасть, где я стал оказывать им посильную помощь. Накладывал жгуты, делал уколы, перебинтовывал раны… Тут кто-то позвал меня, сказал, что на палубе умирает командир плавбатареи. Я сразу же выбежал наверх и увидел, что возле санчасти лежит Мошенский, а рядом с ним стоит потрясенный, онемевший матрос…

Я склонился над командиром. Он был без признаков жизни. Быстро и внимательно осмотрел его. Пульс не прощупывался. Расстегнул на нем китель, чтобы прослушать сердце, и увидел маленькую рану, из которой шла кровь. Осколок попал Сергею Яковлевичу прямо в сердце. Я сделал ему укол — камфору, думал, что, может, теплится еще в его могучем организме жизнь. Но чудес не бывает… Он был тем осколком убит…

Это был золотой человек. Спокойный и решительный. Грамотный и требовательный. Мы любили его, как отца. Не громкой фразой — повседневным, спокойным мужеством, своим примером учил он нас быть храбрыми и стойкими. И то, что наша плавбатарея сбила столько фашистских стервятников и выстояла почти до конца севастопольской обороны, первостепенная заслуга Сергея Яковлевича Мошенского, нашего командира. Человека с большой буквы».

К сожалению, Борис Казимирович Язвинский тоже ничего не знает о месте захоронения Мошенского.

Командира плавбатареи увезли на том же катере, что и тяжелораненых Середу и Лещева. Причем Михаилу Титовичу Лещеву помнится — как будто в бухту Песчаную. Против такого свидетельства два обстоятельства. Первое: Н. С. Середа был эвакуирован на эсминце «Безупречный» из Камышовой бухты, так как в ней находился полевой госпиталь. Второе: воспоминания плавбатарейца К. А. Румянцева о том, как посылали его с готовившегося к отходу эсминца в госпиталь бухты Камышовой за медицинской картой комиссара плавбатареи.

Но ведь могло случиться, что катер привез раненых и погибшего Мошенского в бухту Песчаную, а уже оттуда Середа и Лещев были переправлены в бухту Камышовую.

В 1978 году был я в командировке на Краснознаменном Тихоокеанском флоте и, конечно же, выкроил вечер для встречи с Борисом Казимировичем Язвинским. На окраине Владивостока нашел двухэтажный дом и во дворе его увидел высокого седого мужчину, гулявшего с внуком. Никогда бы не поверил, если б не знал, что этому бодрому человеку за шестьдесят!

Память у Бориса Казимировича превосходная. Задумается на миг и тут же вспоминает… Они были друзьями, Борис Язвинский и Николай Даньшин. Каким помнится Язвинскому из далекого далека его фронтовой друг?