Владислав Шурыгин - Зенитная цитадель. «Не тронь меня!»

«Эх, Миша, в пулеметчики бы пойти или в бригаду морской пехоты! Подам я, наверное, рапорт командиру!»

Уверен, разреши ему наш капитан-лейтенант Мошенский уйти в пехоту — он бы там не затерялся».

Группа старшины Адамии возвратилась. Кожевников был возбужден и доволен. И пусть не удалось ему добыть оружие — сбылась его мечта побывать в горячем деле, а дело, судя по разорванной чуть ли не до пояса фланелевке, было и впрямь горячим.

— Отходим! — подал команду Адамия.

Морские пехотинцы перебежками стали уходить от хлебозавода. Было трудно бежать: карманы брюк и противогазные сумки набиты запасенными впрок сухарями. (Так посоветовали морские пехотинцы. Они-то не день и не два жили на суше — знали, когда солдату следует самому заботиться о собственном пропитании…)

Нырнув за морским пехотинцем в провал каменной стены, Ревин с ходу натолкнулся на его спину. Пехотинец стоя вел огонь из автомата.

Ревин увидел впереди, за зелеными кустами дворовой зелени, серые фигурки немецких солдат. Заметил даже, что у одного из них засучены по локоть рукава мундира… Морской пехотинец свалил Ревина на землю:

— Ложись! Эх, кореш!..

Над головами пронеслись, просвистели пули. Между домами коротко аукнулось эхо. Откуда-то сверху упали листья. Все казалось странным, неестественным. Словно происходило не с ним, Михаилом Ревиным, а с кем то другим, посторонним, спокойно, без дрожи и паники, наблюдавшим — как смотрят кино… А между тем все происходило именно с ним, с Ревиным, и морской пехотинец, сваливший Ревина рядом с собой на землю, только что спас его от верной гибели, и эти листья, от которых совсем отвык Ревин, лежавшие на камнях и возле рук его, они упали не сами по себе. В июне листья не падают…

Пехотинец, чертыхаясь, менял автоматный диск, кто-то рядом бил короткими, цепкими очередями по кустам, за которыми укрылись немцы.

— Идем вправо! — прокричали пехотинцу, и тот, на мгновение обернувшись, крикнул Ревину в лицо:

— Вправо идем, понял?

— Есть, вправо! — ответил Ревин. Он, кажется, начал вникать в суть суматошного сухопутного боя.

…Сравнительно благополучно удалось им отойти к квадрату домов, где занимало оборону многочисленное, как показалось Ревину, воинское подразделение. Да и командовал им какой-то полковник. Автоматчики Адамии поступили в его распоряжение, а семерым плавбатарейцам было приказано забрать с собою раненых бойцов и отходить к Камышовой бухте.

— Жмите, пока можно… В Камышовую придут корабли и всех до единого заберут, как у нас в Одессе было. Жмите, братки!

Плавбатарейцы ушли в Камышовую бухту. Кораблей в ней не оказалось, хотя прибытия их ожидало много раненых бойцов и командиров. Там, в Камышовой бухте, плавбатарейцы впервые услышали, что Севастополь приказано оставить…

Что же делать? Решили идти к бухте Казачьей.

Но ясности не было и в Казачьей бухте. Даже напротив — чем дальше от передовой, тем больше противоречивых разговоров относительно эвакуации. Кто-то утверждал, что чуть ли не вся черноморская эскадра придет этой ночью к Севастополю, кто-то советовал отходить к Херсонесу — туда, мол, даже днем приходят подводные лодки.

Разговоры разговорами, а над бухтой то и дело проносились фашистские самолеты. Стреляли, бомбили.

Моряки жались к воде, к развалинам портовых бараков, глядели на темневший посреди бухты, похожий на крепость, корпус плавбатареи.

— Стоит одна-одинешенька…

— А кому на ней быть?

Вздыхали. Каждый вспоминал или, напротив, заглушал воспоминания о том, что было недавно пережито на борту плавучей батареи… Вдруг Полтаев сказал:

— Братва, а ведь там должна быть шлюпка!

Вспомнили — действительно должна быть шестерка, которую хотели отремонтировать взамен угнанного штормом катера, да так и не успели. Если ее, ту шлюпку, на всякий случай подремонтировать, залатать дыры, засмолить — может, и пригодится. Ну хотя бы для того, чтобы в открытое море уйти, а там, глядишь, свои корабли и подберут.

— А что, верно. Зачем ждать у моря погоды? Махнем, братцы, на «Квадрат»?

— Махнем!

Согласились все. Только увязавшийся за ними морской пехотинец потускнел: «Им что, здоровые, крепкие. Махнут. А мне двести метров с пораненной головой не одолеть».

Старшина Кожевников угадал мысли пехотинца. Спросил, из моряков ли тот или «совсем сухопутный».

— Совсем… — с тоской признался пехотинец.

— И плавать не умеешь?

— Раньше маленько умел… Только двести метров мне не проплыть…