Николай Чебаевский - Страшная Мария

Среди собравшихся тоже загорланили:

— Сибирскому мужику не по пути с российскими лапотниками!

— Мы за Советы, но против коммунистов!

«Что все это значило? Куда и зачем ее привезли? Что тут затевается? — лихорадочно соображала Мария. — Разве может быть Советская власть без коммунистов? Неужели этого не понимает Новоселов? И если уж не понимает, то почему никто не одернет, не образумит.

Мария вскочила с места, хотела крикнуть, чтобы Новоселов не наводил тень на ясный день. Ее опередил какой-то кудлатый, молодой еще, но уже совершенно седой мужик, примостившийся на подоконнике.

— Тогда не Советскую власть тут собрались оборонять, а кулацкую становить!

— Да уж не лапотную! — побагровел Новоселов.

— То-то, гляжу, даже каратели здесь объявились. Знать, твоя вольная крестьянская жизнь при новой власти без коммунистов им не претит!.. — ядовито бросил седой, тыча пальцем в дальний угол.

Мария глянула туда и обомлела. В углу стоял Семка Борщов! Только колчаковский начальник милиции был теперь не в мундире, а в сатиновой синей рубахе-косоворотке… Да, если уж и этот гад оказался здесь, то ждать добра не приходится.

Был бы при ней наган, она немедля пристрелила бы паразита. Но, видно, поэтому и обезоруживали заранее, что тут не один такой Семка. Да и Новоселов за свои слова пули заслуживает.

— Заткни хайло! — гаркнул Новоселов кудлатому. — Борщов давно нам не враг! Он мне, хочешь знать, жизнь сохранил. Прошлой весной я белякам в лапы угодил, так он повел меня будто на расстрел, а сам на волю отпустил.

— Ну, значится, еще тогда он понял, что ты только снаружи красный, а внутри — черный, как головешка! — поддел седой.

— Говорю, заткнись! Не то Колчак тебя до седины довел, а я вовсе жизни лишу! — Рука Новоселова потянулась к желтой блестящей кобуре, висевшей у него на животе.

Седой, однако, был не из робкого десятка. Не обращая внимания на угрозу Новоселова, он продолжал ядовито:

— И присмотреться, так больно мало чего-то здесь боевых партизан. Компания собралась с бору да с сосенки…

— Это ложь! — гаркнул волисполкомовец. — Я партизан с восемнадцатого. И Мария вот… Даже она приехала, а какую ужасную расправу сотворили колчаковцы над ее матросом и ребенком — все знают. Значит, никто не смеет нас упрекать в сочувствии белякам!

Седой глянул на волисполкомовца презрительно.

— О тебе не слыхивал, чтоб ты за ради Советской власти живота не жалел. А о Марье и ее матросе слава доходила, хотя не в нашем отряде они партизанили. Поэтому пущай-ка она сама скажет, зачем сюда явилась. — И седой уперся в Марию требовательным взглядом.

В том, что тут происходит, Мария начала разбираться и поэтому сказала твердо:

— Ехала я сюда Советскую власть крепить, а тут, чую, мухлюют… как бы половчее подсунуть какую-то новую. Похоже, на кривой кобыле хотят объехать.

— Правильно, Марья, учуяла! — радостно крикнул седой. — Советская власть для нас одна — та, за которую твой матрос голову сложил. А на кривой кобыле народ не объедешь!

— Молчать, комиссаровский последыш! — рявкнул Новоселов, потрясая наганом. Выстрелить он не решался, потому что между ним и седым торчало слишком много мужичьих голов — пуля могла отправить на тот свет кого не надо.

— А ты, Григорий, чего супишься? — обратился седой к Рогову. — Разве не чуешь, куда тебя тянут? Неужто не смекаешь: ведь Новоселовым да борщовым ты нужен вроде приманки. Чтоб народу поболе клюнуло на ихний крючок. Глядите, дескать, сам партизанский батька с нами!..

Рогов сидел угрюмо нахмурившись, словно трудно решал, чью сторону окончательно взять в этой разгоравшейся схватке.

Но тут он взвился, будто седой кипятком на него плеснул. Крикнул взбешенно:

— Вышвырнуть этого краснопришельца в окошко!

— Э-э, нет! Я сам лучше выскочу, — седой вспрыгнул на подоконник, мигом выметнулся на улицу.

В комнатах поднялся несусветный тарарам. Лишь немногие мужики, видимо, из тех, которые от растерянности не решались теперь ни на какое действие, остались неподвижными. Все остальные сорвались со своих мест. Одни рванулись в погоню за седым, выскакивали в окошки, другие, решившие подобру-поздорову уйти из опасной авантюры, втягивали голову в плечи и торопливо проскальзывали в дверь. Ругань, матерщина обрушились водопадом, захлопали выстрелы.

В общей суматохе Мария тоже выбежала во двор. Первым желанием было — броситься к ходку, на котором привез ее волисполкомовец. Но партизанский опыт помог Марии и тут. Она мгновенно сообразила, что это грозит верной гибелью. Не успеет отвязать коня, как ее сцапают. А если и успеет вскочить в ходок, то догонят на улице или подстрелят, как ворону. И она бросилась не туда, куда устремилось большинство — на улицу, к подводам, а на задворки. Перескочила через городьбу и, пользуясь общим замешательством и свалкой, по-за огородами успела добежать до крайней ограды, где приметила заседланных коней. Подняла два пальца. Ездовой вскинул вверх два раза кнутовищем и, видя, как она запыхалась, торопливо подвел ближнего коня. Только спросил: