Мария испуганно отшатнулась. Солдат хмыкнул, но ничего больше не сказал, захлопнул дверь. Похоже, догадался, что руки у Марии уже свободны. Странный какой-то каратель.
«Ладно, пес с тобой, — подумала Мария, поднимая узелок, от которого вкусно пахло вареным мясом. — Сгодится, когда сбегу, станешь тогда локти кусать».
В узелке прощупывалась краюха хлеба, бутылка. Вдруг пальцы наткнулись на что-то острое. Бог мой!.. Из краюхи торчало как будто лезвие ножа… Мария поспешно развязала узелок, разломила краюху. Так и есть! Нож, короткий, но острый, как бритва, сапожный нож свекра. Словно покойник и после смерти заботился о невестке. Хотя, конечно, это сделал часовой. Зачем?..
С минуту она стояла словно в оцепенении, ничего не понимая. Да и трудно это было все сразу уразуметь. Может, солдат хотел дать ей средство обороны, если полезет ночью Семка. Потому и о худом конце помянул… А может, солдат «пожалел» ее, подсунул нож, чтобы она полоснула себя по горлу, избавилась от новых пыток? Или другой кто запрятал нож в хлеб и упросил часового взять для арестованной передачу? Разбираться было некогда.
Мария быстро нырнула под полок, принялась с остервенением кромсать податливое дерево. Свекор был прав. Под полком от постоянной сырости бревна сильно попрели. Острый нож выпластывал сразу большие куски. Лишь к концу пошло потруднее. Наружная оболонь древесины оказалась крепкой. Нож вгрызался в нее с трудом, с хрустом.
Наверное, хруст этот был слышен в предбаннике. Часовой в любую минуту мог поднять тревогу. Но раз он не поднимал, то медлить и осторожничать было недопустимо.
— Ну-ка, тиха-а! — раздался вдруг возглас в предбаннике.
Мария замерла. Кому этот сигнал? Неужто ее предупреждают так открыто, громко?
Ага, возле бани слышны другие голоса.
— Чего разорался-то? — насмешливо произнес хрипловатый басок.
— Тиха, тиха, а сам орет лихо, — произнес другой, писклявый.
— То и ору, что шалые вовсе стали. Лезете нахрапом, а я, поди, тут не опосля банного пару прохлаждаюсь, на посту стою.
— Хм-м, на посту! — принялся балагурить басок. — Возле такой бабенки без банного пару упаришься.
— Да-а, побаловаться бы с такой…
— И так с ней набаловались — больше некуда! — отрубил часовой. — Трупик дочки даже сожгли, не дали по-мирски похоронить.
В голосе его прозвучало такое осуждение, что баску-балагуру сделалось, видно, совестно. Солдаты замолчали. Потом басок сказал;
— А у Борщовых-то, знать, хутор подпалили. Семен Матвеич кинулся туда на спасение с целым взводом. Только чего там спасешь…
— Не зевают красные. Как бы впрямь сюда не налетели, ежели комиссар-то уцелел…
Опять все примолкли. И, наверное, уже не решались больше заговорить о том, что беспокоило. Потому что басок сказал:
— А мы, слышь, к старосте нацелились. У него первач.
— Мне там оставьте долю.
— Ты ж на посту при бабе, — хохотнул писклявый.
— Скоро сменюсь.
— Тогда тоже топай к старосте.
— Непременно.
Мария слышала голоса, но не сразу доходил до нее смысл сказанного. В голове стучало: «Гады, гады, гады… Танюшку сожгли». Слезы душили Марию. На какое-то время она снова потеряла сознание. Когда пришла в себя, голоса уже стихли.
Мария еще более яростно принялась кромсать дерево, стараясь в то же время производить как можно меньше шуму. Наконец удалось пробить отверстие. Теперь работать стало сподручнее. Через несколько минут лаз был готов.
В предбаннике послышались голоса. Сменялись часовые. Наверное, следовало подождать, когда первый часовой уйдет, чтобы не подводить его, совершить побег при другом охраннике. Но Мария уже не в состоянии была медлить. Она торопливо шмыгнула в дыру, вылезла наружу, не удержалась на краю обрыва, боком скатилась на дно оврага.
Весной этот овраг редко бывал сухим. Обычно здесь долго бурлил поток, а потом до середины лета тут и там держалась в ямах застойная зеленая вода. Мужики сваливали в овраг скопившийся за зиму в пригонах навоз. И на тучном, влажном перегное по-дурному рос бурьян: лебеда, крапива, дикая конопля, яснотка и шпорник поднимались выше человеческого роста. Во второй половине лета продраться сквозь эти заросли было невозможно.
Но нынче из-за малоснежной зимы и сухого мая на дне оврага только кое-где поблескивали лужицы, а бурьян еще не успел подняться и до колен. Никем незамеченная, Мария свободно добежала по оврагу до реки.
Коротки весенние ночи. После заката солнышка на землю часа на три — четыре опускается сумрак. Но чуть заалеет восток — сумрак этот вроде тумана сразу же скатывается в лога и овраги.
Читать дальше