Николай Чебаевский - Страшная Мария

Среди мужиков было несколько сверстников Ивана, которые еще помнили, как пытались они хороводиться вокруг Марьки, когда открылся в ней талант певуньи и плясуньи. И уж, конечно, никто не забыл, как Иван отшивал их. Поэтому слова его о круговой обороне были встречены дружным гоготом.

Развеселенные шуткой, все смотрели на цыган уже без обычной настороженности: вот, мол, нелегкая принесла, примутся опять бабы за ворожбу, потянут из дому и хлеб, и сало, и масло! Стали расспрашивать, откуда и куда они путь держат.

Цыганка ответила, что надоело мотаться в эти трудные годы по белу свету, захотелось пожить оседло.

— А чего, мужики, дадим им земельный надел? — подхватил Иван. — И пусть строят новую, трудовую жизнь!

— Гм… Сразу и надел… — насупился Тит. — Я сколько жил без надела. Опять же кто их знает, этих цыган. На чужих коней шибко глаз у них наметан.

— Не бойся, Тит, твои табуны уцелеют, — сказал Иван под общий смех.

— Не крал, бачо, проклят буду, если совру. Не крал! — горячо выпалил цыган, затем хитро сощурился. — А менять лошадок люблю, тут меня не объегоришь. Любую клячу сбуду, да еще придачу возьму, да магарыч выпью. Лучше со мной не связывайтесь… А тебе скажу, — бросил взгляд на Ивана, — надела не надо. Землю пахать не умею. Я коваль.

— Кузнец? Так кузнец нам позарез нужен! Никодим наш в масленицу с самогона сгорел, кузня с тех пор молчит, нового мастера нигде не найдем. За войну оскудела мастерами деревня.

— Слух до нас докатился — нужен тут коваль, — подхватила цыганка. — Я Митяя давай уговаривать: поедем в Сарбинку, хорошие люди там, Марька там живет.

— И правильно сделала, — одобрил Иван. Потом, повернувшись к мужикам, спросил: — Отдадим, братцы, новоселам Юдашкинский дом? Ведь кузнец — фигура в селе поважнее прасола.

— Пущай живут себе на здоровье, людям на пользу, — охотно согласились все собравшиеся у Совета.

Так в опустевшем доме прасола поселились новые жильцы.

Май стоял благодатный. Солнечный, теплый. Однако не сухой, как это нередко случается в здешних местах. Через каждые три — четыре дня, словно по заказу, приплывали, обычно ночью, грузные тучи, проливались обильным дождем. А утром солнце сияло еще щедрее, небо голубело ярче, и досыта напоенная земля парила, будто курилась легким дымком.

Трава росла на диво быстро — за полмесяца поднялась до колен. Рожь хорошо перезимовала, мощно кустилась. И пшеница всюду встала густой светло-зеленой щетиной.

Мария чувствовала себя такой счастливой, что порой сердце от волнения заходилось. Особенно с той поры, как открылось, что у них с Иваном будет ребенок.

Только беда надвигалась быстрее, чем росла трава.

В первых числах июня в Сарбинку прискакал из волисполкома гонец. Сказал, что белочехи захватили всю сибирскую железную дорогу, дошли до Барнаула и Бийска. Советская власть держалась, дескать, только в Москве, Питере и по другим большим городам за Уралом.

Волостной комитет партии отдал распоряжение: всем большевикам скрыться, кто где сумеет. Иван ушел на таежную заимку. Мария тоже хотела отправиться за ним.

— Куда ты в тяжести-то! Оставайся с батей. Неужто над стариками да бабами станут изголяться? Помнят же, поди, господа офицеры, что мы, когда переворот делали, их дамочек не трогали. Да и самих господ за глотну брали, только тех, кто лез на нас с оружием.

Свекор тоже уверял, что он хоть и на деревяшке, но все-таки бывалый солдат и сумеет в случае чего заступиться. Никакой офицер не посмеет покуситься на георгиевского кавалера.

Поначалу беляки в Сарбинке не особо лютовали. Лишь столб красный сожгли на площади, да староста Елисей, вновь вернувшийся исполнять свою должность, вместе с милиционерами из волости обошел бедняцкие дворы, отобрал выданных Советом коней, коров, весь инвентарь и вернул прежним хозяевам.

Возвратился в Сарбинку и прасол Юдашкин. Возвратился один. Старуха его померла в скиту. Простыла ли дорогой, или скрутила ее хворь с горя, только пожила она там не больше недели. А прасол, прознав, что опять установилась «хозяйская» власть, отказался от недавнего намерения провести остаток дней «у божьего порога».

— Раз вся жизня повернула, я тоже должон повернуть, — объявил он по возвращении на хутор. — Ежели одного сына осподь забрал, так он же могёт одарить другим. Не вовсе я дряхлый, солдаток сирых много. Шибко молодую мне ни к чему, была бы детородная. А заведется сын — будет кому и добром моим пользоваться.