Лев Самойлов - Пароль — Родина

— Беда стряслась. Забрали его.

— Кто?

— Кто же, как не они, хозяева ваши.

Лаврова опять больно кольнуло в сердце слово — «ваши».

— За что?

— За что, спрашиваете?.. — Старик навалился всей грудью на палку и закашлялся. — Может, вам виднее… А за что теперь людей мордуют, со света сживают?

Лавров растерялся.

— Ну, это ты вообще… — Только эти косноязычные слова он сумел сейчас выдавить. — А в частности, конкретно?..

— Да кто ж его знает? Сначала на работу его гнали, Антошу, а он говорит, не могу, хромый я да больной… Откричался, кажись, ан нет, через день ваши гестапы в избу припожаловали, все вверх дном перевернули, а Антошу заарестовали и утащили. Вроде он где-то бочки с бензином продырявил да еще какие-то бумажки против новой власти кидал. Может, говорят, еще за то, что с Марусей этой самой знался. Ходил к ней книжки читать.

— С какой Марусей?

— Что-то память у вас, господин учитель, плоха стала. Маруся Трифонова! Аль запамятовали? Она у вас тоже училась. Санька проклятый ее сгубил.

Николай Иванович помнил и Марусю Трифонову; среди школьниц она выделялась шумным характером и мальчишеской лихостью. Когда это было? Сколько лет назад?.. Маруси уже нет, замучил ее Ризер. Такая же участь ждет и тихого Антошу. — Хроменького…

— Значит, арестовали? — спросил Лавров, стараясь собраться с мыслями. — Тогда дело плохо.

— Я и сам знаю, что плохо. Вот и решил к вашему благородию обратиться.

— Какое же я благородие? Я — русский учитель, а теперь вот… служу… есть ведь надо.

— Русский-то русский… — Старик укоризненно покачал головой. — А все же у немцев служите… Значит, выходит, теперь вы человек немецкий и над нами власть имеете… Так, может, своего бывшего ученика спасти захотите?

Лавров стал объяснять, что он, собственно, человек маленький, власти не имеет и сделать ничего не может, хотя, конечно, попытается узнать о судьбе Антоши. А сам в это время мучительно думал о том, что, наверное, клеймо «человек немецкий» уже крепко-накрепко выжжено на его лбу и смыть его он сейчас не в силах.

Весь день Николай Иванович чувствовал себя больным, разбитым, а ночью, прислушиваясь к тяжелому, скачущему сердцебиению, не мог уснуть и непрерывно курил сигарету за сигаретой. Пачками сигарет начальство вознаграждало труд своего переводчика. Вспомнив об этом, Лавров отбросил от себя окурок; он, прочертив в темноте комнаты красный след, упал на половик возле двери, и Николаю Ивановичу пришлось вставать и затаптывать этот злополучный окурок. И он топтал его долго, задыхаясь и кашляя, будто хотел выместить всю накопившуюся за это время злобу на немцев.

Еще больше переживаний доставил Лаврову один допрос, на котором ему пришлось присутствовать в качестве переводчика. Немецкий офицер, которого все угодливо именовали «герр штурмбанфюрер», допрашивал высокого черноволосого красноармейца, раненного в обе руки и захваченного где-то в лесу возле Угодского Завода. На все вопросы штурмбанфюрера красноармеец отвечал презрительным молчанием и глядел куда-то вдаль, в угол комнаты…

— Какой части?.. Как фамилия командирами комиссара? Где стоит твой полк?.. С партизанами встречался?.. — внешне равнодушно переводил Лавров вопросы офицера, а сам с волнением наблюдал за пленным и страшился: неужели тот заговорит и все расскажет? Но красноармеец молчал. Тогда офицер вскочил и стал избивать арестованного палкой с металлическим набалдашником, а затем выхватил пистолет и дважды выстрелил поверх головы пленного. Тот по-прежнему стоял на месте и молчал.

Офицер, видимо, устал. Он сел на место, закурил и бросил переводчику.

— Спросите: почему вы, русские, такие упорные? Или вы не боитесь смерти?

Лавров перевел. И тут неожиданно красноармеец впервые ответил:

— Смерти никто не ищет, но пусть она нас боится, а не мы ее… А почему мы такие упорные? Да потому, что не такие русские, как этот…

И он кивнул в сторону Лаврова — будто плюнул ему в лицо.

И опять бессонница долго-долго мучила в эту ночь Лаврова.

Так он жил, этот старый нелюдимый человек, решивший остаток дней своих посвятить борьбе с фашистами и не имевший права ни взглядом, ни жестом намекнуть об этом жителям Угодского Завода, чьим мнением теперь — увы, впервые за долгие годы — он так дорожил.

Свое обещание Курбатову Лавров выполнял добросовестно и смело. Все, что узнавал, старательно запоминал, а ночью дома записывал на бумагу печатными буквами и, улучив удобный момент, «прогуливался» то к одному, то к другому запасному «маяку». Его последнее донесение о подозрительном «блаженном» сразу же насторожило командиров отряда. Поэтому Зубилин с сыном и вышли сегодня в лес, еще не зная, какая дичь попадется им навстречу.