Борис Тартаковский - Квадрат смерти

— Да, время было необыкновенное, — соглашается Донец. — Прав Косенко. Перед человеком при Советской власти открылись такие возможности — выбирай что хочешь. Везде нужны работящие руки — и на Востоке, и на Севере, и в Донбассе или на Урале. Только пожелай, и — милости просим, Виктор Иванович…

А Виктор Донец жаден к жизни, все хочется узнать, везде хочется побывать и все увидеть своими глазами.

Комсомол Днепропетровщины посылает юношу на учебу в Московский университет. Он уже на втором курсе, когда комсомольцы-москвичи бросают клич:

— Студенты, вас ждет Дальний Север!

Для северной экспедиции нужны студенты старших курсов, но суровый Север манит его, и Виктор Донец добивается своего. Романтика — мир юных и отважных. И вот уже Виктор — геоботаник в геологической партии на необжитой тогда Чукотке.

Он возвращается в университет, но ненадолго — в его помощи нуждаются старики-родители на родной Украине, у него самого уже семья.

И вот — июнь 1941 года. Военкомат, длинный поездной состав — солдаты отправляются на фронт. У одного из вагонов прощается с женой матрос Виктор Донец. Оба сына в детском саду, и времени, чтобы попрощаться с ними, нет… До свидания, город на Днепре, — матрос уезжает на войну…

А на баке у зенитчиков идет совсем другой разговор, тут слышны веселые возгласы и смех. Рассказывает старшина Самохвалов.

Виктор Самохвалов еще только начинает свое повествование, а слушатели уже заранее улыбаются. Сам же Самохвалов серьезен чрезвычайно, лишь в прищуренных, с хитрецой глазах поблескивают искорки.

— Так вот, — повествует старшина, — было это перед войной в Школе оружия Учебного отряда Черноморского флота. Я эту самую школу закончил с отличием, и меня оставили инструктором-преподавателем вместе со старшиной, по прозвищу Сахарный. Но сразу могу сказать: сахару в нем было маловато. А почему я так утверждаю, сейчас скажу. Был этот Сахарный мужчина дородный, крикливый и страсть как любил показывать свое командирское превосходство над матросом. А наше дело, инструкторов, было — обучать комендоров, а также знакомить с новыми видами оружия. Ясно?

— Ясно, — подтверждают голоса.

— А по распорядку дня вечером, где-то около десяти часов, полагалась прогулка. И вот то я, то он выводит роту. И как только он, Сахарный, ведет, так начинает покрикивать: «Ножку!» А ее нет. Сахарный нервничает, командует: «Бегом!» Ну, пробегутся. А потом ни песни, ни стройного шага. Или еще лучше — ни с того ни с сего внезапно триста глоток как дадут: «Нюра, иду я в моряки!..» Песни у нас были всякие, иные и с юморком. А Сахарный юмора не признавал.

Рассказчик замолкает — дает слушателям возможность отхохотаться.

— Ну-ну… — торопит Василий Сихарулидзе, и его тоненькие черные усики, всегда тщательно подбритые, вздрагивают от сдерживаемого смеха. — А дальше? Что тянешь, товарищ старшина? Говори, пожалуйста.

— В другой раз идет строй, а нога — одна. Левой как врежут (ботинки яловые с железными накладками), а правой — чуть-чуть. Снова левой грохнут, а правой не слышно. Тут нашему Сахарному совсем уж такт изменяет. «Накажу!» — кричит. А как накажешь? Три сотни идут, а виновных нет. Вижу — нужно, браточки, подать конец. А то и вовсе с головой уйдет под воду. Подхожу и натихую говорю: «Ваня, дай я скомандую…»

— И дает? — сверкает черными глазами Сихарулидзе.

— А что ему делать? — пожимает крутыми плечами Самохвалов. — Дает. А я вперед подсчитаю пару раз ногу, а потом этак мягко, но погромче:

— Запевай!

Как гаркнут! Особенно любили «Про козака Голоту». Выходят жители послушать, а мои орлы ножку дают без команды — мостовая гремит — и в Учебный отряд заходят. Полковник Горпищенко — командир Школы оружия, или Потапов — командир роты, всегда хвалили. А мои орлы отвечают, аж стекла звенят:

— Служим Советскому Союзу!

— Ай, молодец! — восхищается Сихарулидзе. — Когда ты гаварил про Сахарного, я вспомнил ха-арошую грузинскую пагаворку: «Медведю виноградник поручили — он никого туда не пустил, но от винограда ничего не осталось…»

Удовлетворенно посмеиваясь, Самохвалов поднимается:

— Мне, братишки, еще стенгазету нужно выпустить, так что прошу прощения…

Старшина — редактор газеты.

Но Виктор Самохвалов не успевает дойти до кубрика, где монтируется газета, — на батарее играют боевую тревогу. Старшина бегом возвращается к своей пушке на полубак…

Первым замечает неприятельские самолеты Саша Лебедев. В считанные секунды на мостике оказывается и его лейтенант Семен Хигер. В ту же минуту дальномерщик дает дистанцию, и Семен быстро определяет курсовой угол. Однако ему кажется, что проходит целая вечность, пока он получает данные по таблицам… Семен не слышит собственного голоса, когда выкрикивает команду, и замирает в ожидании залпа.