Александр Чаковский - Блокада. Знаменитый роман-эпопея в одном томе

Бойцы с недоумением посмотрели на него, но выполнили приказание.

— Тут вот какое дело, товарищи, — продолжал Алексей. — На столе остались кое-какие бумаги… Вот посмотрите…

Мы подошли к столу. Там лежала стопка листков. Я взяла их в руки, поднесла к коптилке. Это были те самые рисунки… Эскизы будущего памятника Победы.

Я медленно перебирала листки. На всех них было изображено одно и то же, только в разных вариациях: боец в полушубке с винтовкой в руке, боец в гимнастерке, в сдвинутой на затылок пилотке, с автоматом, прижатым к груди, снова боец, на этот раз с развернутым знаменем.

— Я знаю, знаю эти рисунки! — сказала я. — Он показывал их мне. Говорил, что после войны, ну, после победы, может быть, решат установить новую Триумфальную арку… Или соорудить памятник…

— Он что же… по заказу какому это делал? — спросил Суровцев.

— Нет. Он был архитектором, а не художником. И считал эти эскизы слабыми, непрофессиональными, но не мог не рисовать: верил, что они пригодятся. Эти рисунки ему жить, наверное, помогали.

— Выходит, до последней минуты в победу верил, — проговорил один из бойцов, тот, у кого был хриплый голос.

— Дай, я еще раз посмотрю, — сказал Алексей.

Я протянула ему рисунки.

— Вот этот мне тогда больше всего понравился, — сказала я.

— Но здесь внизу какая-то надпись! — воскликнул Алексей и поднес рисунок к коптилке.

— Какая надпись?

— Подожди, почерк неразборчивый, — ответил он, склоняясь над листком. Наконец сказал: — Здесь написано: «Передать С. А. Васнецову».

— Кто это? — спросила я.

— Васнецов?.. — в раздумье повторил Алеша. — Я знаю только одного Васнецова… Но это секретарь горкома партии, член Военного совета… Его зовут Сергей Афанасьевич. И здесь — «С. А.»… Но почему ему? Какое отношение…

— Дай листок! — протянула я руку.

— Зачем тебе?

— Я выполню его волю, — ответила я, хотя понятия не имела, каким образом смогу передать рисунок самому Васнецову.

Алеша пожал плечами, отдал мне рисунок и стал смотреть другие. Видимо, он надеялся отыскать еще какие-нибудь надписи.

— Смотри, — сказал он, — везде нарисован боец, а вот здесь — женщина… Тебе не кажется, — тихо спросил он, — что лицо этой женщины чем-то напоминает… твое?

Я выхватила у него рисунок. Да, действительно, там была изображена женщина в ватнике, туго перепоясанная армейским ремнем… Лицо ее, кажется, и в самом деле чем-то было похоже на мое, только она была, пожалуй, старше…

— Я оставлю у себя эти два рисунка, — сказала я, чувствуя, что сейчас разрыдаюсь.

— А что будем делать с остальными? — спросил Алеша.

— А я так полагаю, товарищ майор, — сказал Степанушкин, — на грудь ему их положить надо. — И повторил убежденно: — На грудь!

— Ну как, Вера? — спросил Алексей. — Тебе решать.

— Да, — с трудом проговорила я.

Взяла из рук Алексея стопку листочков, подошла к гробу и положила Федору Васильевичу на грудь.

Выпрямилась, отвернулась и сказала:

— Все.

— Действуйте! — скомандовал Суровцев.

В тишине раздался стук молотков, бойцы забивали гвозди…

— Взяли! — раздалось за моей спиной.

Бойцы подняли гроб и понесли к выходу.

Когда все мы вышли на широкую лестничную площадку, Суровцев неожиданно сказал:

— А как же квартира? Ключ у кого-нибудь есть? Положено запереть и сдать управхозу.

Будничность, деловитость его тона поразили меня. Но тут же я вспомнила, что страшная работа Суровцева и заключалась в том, чтобы хоронить людей, и, говоря о квартире, он, очевидно, следовал существующей на этот счет инструкции.

— Дверь, когда мы пришли, была не заперта, — сказала я. И в голову мне пришла внезапная догадка: — Очевидно, почувствовав, что умирает, он открыл дверь, чтобы… словом, чтобы…

Я не договорила. Меня снова душили слезы.

— Подождите, — сказал Алеша. — Суровцев, посвети-ка сюда.

И стал рассматривать дверной замок.

— Так и есть, — удовлетворенно произнес он. — Замок поставлен на защелку. Мы сейчас захлопнем дверь, а завтра ты, капитан, дашь знать, кому положено.

Он с силой захлопнул дверь. И мне показалось, будто в гроб вбили еще один — последний гвоздь.

Когда мы вынесли гроб на улицу, я услышала, как Алексей тихо сказал Суровцеву:

— Думал ли ты тогда, под Лугой, что гробовщиком стать придется?!

— Кто-то должен погибших хоронить, — ответил Суровцев. — У войны лиц много. Вот она одним из них на нас сейчас в смотрит.

Он обошел кузов и громко сказал сидевшему в кабине шоферу: