Юрий Белостоцкий - Прямое попадание

— Счастливо оставаться, девчата! — и захлопнул за собой дверь.

На стоянку он вернулся рассерженным, хотя дорогой и попробовал было успокоить себя, что ничего особенного у него с этой Настей не произошло, и думать, а тем более расстраиваться из-за этого нечего. Ну, малость, конечно, оплошал, не рассчитал, как говорится, наговорил немножко лишнего, и вышло недоразумение. Но с кем, мол, не бывает. Ангелы и те, говорят, не безгрешны. А потом кто же мог наперед знать, что эта метеорологичка Настя окажется такой недотрогой. То улыбалась, едва рот не до ушей, чуть ли душу перед ним не распахивала, а тут вдруг «не говорите пошлостей», словно он и в самом деле пошляк. Другая бы на ее месте обрадовалась, услышав такое, за честь бы почла, а эта — сразу в амбицию, гордость начала показывать. Ну и пусть, если она без этого не может, ему-то что, ему какое дело. Он прилетел и улетел, а она с этой гордостью тут и останется.

Однако сколько он себя вот так ни успокаивал, не тешил, где-то в глубине души чувствовал, что вышло все-таки нехорошо и лучше бы ему там было не пускаться с этой гордячкой и недотрогой в разговоры, а только узнать о погоде — и назад. А еще лучше было бы вообще не ходить на эту метеостанцию, можно было бы и без метеостанции обойтись. Если бы погода оказалась не летной, их и так, даже если бы они туда заявились всем экипажем, не выпустили бы с аэродрома, заставили бы дожидаться, когда погода наладится.

Овсянников, конечно, сразу догадался, что визит Башенина на метеостанцию успехом не увенчался и, истолковав это на свой лад, заключил:

— Не дают, значит, погоды? Будем «загорать»?

— С чего ты взял? — огрызнулся Башенин.

— А чего тогда злой?

Действительно, вид у Башенина был явно не медовый, и он, чтобы только что-то сказать в оправдание, протянул уклончиво, не шибко-то заботясь о правдоподобности:

— Сидят там у них на этой метеостанции такие принцессы, что и слова не скажи. Ты же знаешь этих баовских принцесс.

Овсянников, кстати, этих баовских принцесс совершенно не знал, потому что предпочитал дела с ними никакого не иметь: Овсянников, как всем в полку было известно, неколебимо хранил супружескую верность жене, хотя и женился, как тоже всем было известно, не по любви, а по случаю, еще до войны, в училище. Но ни возражать, ни тем более расспрашивать Башенина о возмутительном поведении баовских принцесс Овсянников не стал, хотя и чувствовал, что тот наводил тень на плетень, — ни к чему. Да и занимали сейчас Овсянникова не какие-то там принцессы из БАО, с которыми Башенин конечно же явно не поладил, а Кошкарев.

И вот почему.

Когда Башенин ушел со стоянки, Овсянников решил проверить, нет ли в самолете пробоин. У него все не выходило из головы, что в самый последний момент, когда Башенин, чтобы оторваться от «мессеров», хватанул штурвал на себя и самолет послушно, несмотря на выпущенное шасси, задрал нос, справа по борту, почти под крылом, прошла огненная трасса. Может, ему и показалось, что прошла, но могло быть, что и не показалось. А потом немцы, если они были не дураки, могли ударить по ним и после, когда они уже вошли в облака, на всякий случай, конечно, авось какая-нибудь очередь да достанет. Да и зенитки оба раза — и над Старой Сельгой и у линии фронта — стреляли по ним тоже не для иллюминации, тоже могли оставить следы. Так что проверить не мешало. Но когда он, чтобы успеть проверить до прибытия машин-заправщиков, решил привлечь к осмотру и Кошкарева, то с удивлением обнаружил, что Кошкарева нигде не было. Сначала он подумал, что Кошкареву приспичило и он отправился куда-нибудь в ближайшие кусты… Но в кустах Кошкарева не оказалось. Не оказалось его и за капонирами. Не понимая, что с тем могло стрястись, Овсянников в недоумении зашагал вокруг самолета и вдруг остановился: Кошкарев, оказывается, все это время сидел у себя в кабине и вылезать оттуда, похоже, вообще не собирался.

— Ты чего, голова садовая, с рацией, что ли, все еще возишься? — крикнул он ему. Потом посоветовал: — Брось, на кой ляд она теперь нужна, эта твоя рация. Давай-ка лучше посмотрим, нет ли пробоин в самолете. Сдается мне, должны быть. Вылазь живее.

Кошкарев какое-то время повозился в кабине, потом вылез через нижний люк, причем вылез с явной неохотой и с такой же неохотой начал снимать с себя парашют.

В отличие от своего летчика со штурманом, парней, как говорится, под потолок, Кошкарев был худ и низкоросл, хотя теплый, на вате, комбинезон с широкими накладными карманами, в котором он предпочитал летать на большие высоты, и скрывал его худобу. Однако не настолько, чтобы придать ему солидность, Кошкарев и в комбинезоне выглядел как мальчик. И лицо у Кошкарева, несмотря на выразительные надбровные дуги, было мальчишеское — словом, никакой солидности, а тем более воинственности. А сейчас, когда он, выбравшись из кабины, начал еще и невпопад, будто впервые в жизни, расцеплять карабины парашюта и от напряжения сердито сопеть носом, Овсянников вообще не смог на него смотреть без смеха и протянул с веселым оживлением: