Валерий Мигицко - Военные приключения. Выпуск 6

Машина резко затормозила, и Преловский вдруг увидел перед самым капотом трех бойцов и паутину тускло поблескивавшей проволоки. Понял, что задремал-таки, если не разглядел людей на дороге еще издали.

Шофер высунулся из кабины, крикнул:

— Чего вам, другого места нету?!

Один из бойцов шагнул к машине.

— Дай погляжу, что за умник тут разъезжает?

Шофер ничуть не обиделся.

— Чего стряслось?

— А вишь, столбы-то раскидало, провода в клубки.

— Так обрезать их.

— Али зубы у тебя железные? Давай.

— Кусачки есть.

— А чего потом на столбы натягивать?

— Так сам говоришь — кусай.

— Мало ли что? Помогайте вот.

Шофер решительно выпрыгнул па дорогу, подергал упругий провод, оглянулся на Преловского. Тот тоже вылез, постучал в стенку фургона, чтобы и Шаранович выходил.

Минут двадцать распутывали они стальные негнущиеся провода, и Преловский все оглядывался на дверь фургона, ждал, когда выйдет Шаранович. Не вышел — видно, уснул крепко.

Снова поехали, и снова поползли те же мысли. Национализм?! Знать бы в точности, где, в какой момент забота о национальном перерастает в национализм? Да полно, связаны ли они, не антиподы ли они? Не может человека, заботящегося о национальном, не беспокоить вопрос, как относятся другие к его национальности. Националист презирает все не свое и тем обязательно вызывает ответное презрение. Странно звучит, но можно сказать: национализм не национален. Именно он порождает нацизм — террористическое господство… не нации, нет, а чего-то, что вовсе уж не считается даже и со своим национальным…

Всегда дорога усыпляет. И, странное дело, будит мысли, Жаль, что эти вот, о национальном, не годятся для войны — не вставишь их ни в листовку, ни в радиопередачу для солдат противника…

Когда Преловский снова очнулся, увидел, что машина стоит, уткнувшись в высокий кустарник, — тонкие ветки дотягивались до лобового стекла. Первое, о чем подумалось, — авария. Выскочил из кабины и увидел шофера и Шарановича, спокойна покуривавших возле раскрытой двери фургона.

— Ну, ты и спать! — сказал Шаранович.

«А я не спал», — хотел сказать он, да подумал, что это будет неубедительно, даже смешно будет, и ответил резкостью:

— На себя погляди. Стучал тебе, стучал.

— Мог бы и не стучать.

— Проволоку распутывать надо было.

— Не мое это дело.

— А чье — наше? — кивнул Преловский на шофера.

— Дураков работа любит.

И засмеялся, отбросил окурок, полез в дверь фургона. Крикнул изнутри:

— Пока ты спал, мы тут с командиром части связались.

— Какой части?

— Да не связались, — уточнил шофер, — пытались связаться. И не с командиром, а с комиссаром. Нашли тут одного, послали доложить о нас. Оказывается, медпункт рядом. Счас позвонят.

Как раз в этот момент невдалеке рванул шальной снаряд, выхватил из тьмы квадраты палаток. Взрыв не испугал — ночной беспокоящий огонь по площадям обычен на фронте. Обеспокоило другое.

— Не посылать надо, а самим, самим, — горячо заговорил Преловский. — Что о нас подумают?

И он полез напрямую, через упругие кусты, к тем палаткам. Крикнул, не оборачиваясь:

— Дожидайтесь туг!

Мог бы в не кричать. Он — старший на ЗВАС, куда денутся без команды? Но в нем в этот момент кипела невесть откуда взявшаяся обида. На Шарановича? На шофера, не разбудившего его? На себя?.

Шаранович недавно в отделении — прислала с Большой земли как опытного переводчика. Был он вроде бы неплохим парнем, только не в меру нагловатым — со всеми с ходу на «ты». Но это Преловский считал объяснимым: молод, смазлив — машинистки заглядываются. И перо у него бойкое: листовки для разбрасывания над немецкими позициями пишет в один присест. Уверовал, что он гений, и вот… Пройдет это. Помыкается по передовой, послушает, как поют осколки да пули, и поостынет…

Не доходя до палаток, Преловский увидел спешивших навстречу людей, узнал знакомого политрука и понял: в полку их ждали. Стало быть, никаких задержек не предвидится.

— А мы думали, что́ случилось, — заговорил политрук. — Дорога-то обстреливается.

— Потому и задержались. Столбы взрывом раскидало, проволоки напутало.

— А мы боялись. Ночи-то чуть осталось. — Политрук оглянулся на обозначившиеся на фоне светлеющего неба горбы высот, занятых немцами.

— Далеко? — спросил Преловский.

— До позиций-то? Вы что, хотите прямо там, где записку перебросили?

— А где еще?

— Немцы там близко.

— А где они далеко?