Владимир Першанин - Я – бронебойщик. Истребители танков

– Сведения получены из надежных источников, – важно заверил Валентин Трушин.

– Ну, если так…

Бондарь усмехнулся и стал сворачивать цигарку. За последние дни он изменился. Впали, сделались серыми щеки. Руки, которыми он вертел самокрутку, тряслись. Я его понимал. Когда за один бой погибла половина полка, поневоле затрясешься.

Пулеметчик замер, затем поднял вверх палец:

– И правда, танки идут. Послушайте!

Кто-то из бойцов кинулся поглядеть на дорогу, но Зайцев цыкнул:

– Не высовываться.

Действительно, ускоренным ходом прошла колонна немецкой бронетехники. Штук двадцать пять танков, несколько бронетранспортеров, грузовики с пехотой и орудиями на прицепе. Впереди колонны сновали мотоциклы разведки, растекаясь по сторонам и снова соединяясь вместе.

Мы стояли за кустами и молча наблюдали. Слаженность этой бронетанковой группы наводила тоску. Она совсем не походила на наши полковые колонны. Растянувшиеся на километры пешие стрелковые роты, уставшие от долгой ходьбы бойцы, обвешанные шинельными скатками, вещмешками с разобранными «максимами» или минометами на плечах.

– Штурмовой танковый батальон, – прокомментировал увиденное Антон Бондарь. – Вломит с ходу, любой полк раскатает.

Так оно и бывало. Если догонят на марше растянувшуюся пешую колонну, да еще и мотоциклисты заранее высмотрят, то мало кто уйдет живым. В то же время меня задел тон Бондаря, который едва не восхищался немецкой мощью.

– Ну и ложили мы хрен на этот штурмовой батальон, – обозленно проговорил я. – Такой же вчера на нас попер, разве что пехоты было побольше. Половину танков пожгли или подбили. С десяток точно.

– Штук двенадцать, я считал, – поправил меня Паша Скворцов. – И немецкую пехоту потрепали. Желание отбили нас преследовать.

– Ну и что толку? – кривил губы Бондарь. – Они по дорогам снова катят, а мы в лесу прячемся. Ждем неизвестно чего. Да и нет уже полка, один батальон ощипанный остался.

– Ты бы язык придержал, – посоветовал ему Черников. – На войне всякое случается, но длинный язык может дорого обойтись.

– Это ты, как куренок ощипанный, а не батальон, – подал голос Федя Долгушин. – Пулемет в траве валяется, зато с мешком не расстаешься. Интересно, чем ты его набил?

– Жратвы там точно нет, – заверил Бондарь и придвинул мешок поближе.

Ругнулись, покурили, вроде легче стало. Неожиданно встретил Жору Крупина, с кем вместе лежали в санбате, служили короткое время в шестой роте и участвовали в бою за переправу через Рачейку.

После купания в холодной воде он заболел (а может, придурился), пролежал неделю в санроте и был направлен ездовым в обоз. Добился наконец спокойной должности, но недавно его снова перевели пехотинцем во второй батальон.

Поговорили, вспомнили наше санбатовское житье-бытье. Жора хоть и бодрился, но настроен был мрачно, как и многие бойцы.

– Насмотрелся я на эти окружения. Дай бог, если один из пяти прорвется. С чем воевать? У меня две обоймы к винтовке, а во взводе к пулемету неполный диск. Да и какой это взвод? Восемь человек остались во главе с сержантом.

– Не раскисай, Жора, – вроде в шутку, хлопнул я его по плечу. – А мы ведь с Симой встречаемся. Даже пожениться собираемся, если живы будем.

Насчет свадьбы-женитьбы мы разговоров с Симой не вели, она мне запрещала:

– Не надо. Сглазим все лишней болтовней. Выжить еще надо.

Сейчас сказал я о наших отношениях просто так. Захотелось поделиться со старым приятелем. Реакция оказалась неожиданная:

– Ты, Андрей, хоть понимаешь, какая каша заварилась? Со всех сторон фрицы, от полка четвертушка осталась. Впору бежать куда глаза глядят. А ты какой-то Симой хвалишься. Может, ее в живых уже нет. Пропала санрота!

Последние слова разозлили меня не на шутку. Вспомнилось, как Жорка в санбате придурялся, не хотел выписываться. А сейчас Симу заживо хоронит.

– Ладно, иди, Георгий. Или беги. Мне еще делами заняться надо.

– Ты теперь старший сержант, большой начальник. Решай свои дела.

С тем и расстались. Как тяжело становится, все эти Крупины да Бондари сразу проявляются.

Вернулся в отделение, где Паша Скворцов оставил для меня посоленный кусок мяса.

– Савелий Гречуха сварил. Все поели, тебе вот оставили.

Что за мясо, спрашивать не стал. Кроме конины, мы ничего последние дни не ели. Поглядев на Пашу, отрезал часть от куска, протянул ему.

– Не надо, мы уже перекусили.

– Жуй, тебе говорят.

Долго ломаться Паша не стал, принял мясо. Грызли жилистые куски, рассуждая о жизни. О плохом думать не хотелось.