Борис Земцов - Добровольцы

Вспоминается и о другом. Конкретный, прикладной смысл всякой войны (если оставить в стороне высокие идеи и прочие составляющие понятия, такие как «правое дело») — убийство одних людей другими. Средства убийства постоянно совершенствуются, они отражают все достижения той же самой цивилизации. Приметы этого процесса здесь налицо. Это то же вышеупомянутое современное оружие и все, что с ним связано (прицелы ночного видения, «умные» мины, гранаты наступательные, гранаты оборонительные и т. д. и т. п.). Вот он, прогресс! Только кровь, что проливается в результате использования этого самого прогресса, — та же самая по цвету, вкусу, составу, что проливалась в боях и битвах сто, двести, тысячу лет назад.

Наверное, и боль, мучения, шок, что испытывает раненый или изувеченный, — вне понятий «время» и «прогресс». Какая разница, от чего человеку больно: от вошедшей в него пули со смещенным центром тяжести или от впившейся опять же в него стрелы с коварно изогнутым наконечником? Или отсеченная боевой секирой рука прирастет к телу быстрее, чем рука, оторванная взрывом гаубичного снаряда?

Снова какое-то завихрение эпох и временных систем. Неужели присутствие войны и, соответственно, массовое сознательное убийство одних людей другими — это то, что объединяет эпохи? Ничего себе объединительное, замешанное на крови, начало! Где же прогресс, торжество гуманности, триумф здравого смысла? Куда движется, да и движется ли вообще человечество?

Впрочем, над этими вопросами голову надо ломать только после победы. По крайней мере, после возвращения домой. А еще лучше — гнать эти отдающие гнилым пацифизмом мысли прочь. В крайнем случае, любые рассуждения о войне начинать исключительно с того, что составляет великий смысл великого понятия «правое дело». Глубоко символично, что на самой массовой медали, которой награждались участники Великой Отечественной войны, выбиты слова: «Наше дело правое…» На том стояли и стоять будем. В нынешнем (включая этот «положай» в боснийских горах) и в будущем. В грядущих боях за Русское Дело!

Вряд ли кто из нас, выживших в бою за высоту Заглавок 12 апреля 1993 г., согласится когда-либо участвовать в дискуссиях на темы мужества и героизма. В лучшем случае, выслушав чьи-то пафосные откровения по этому поводу, любой из нас просто хмыкнет и отойдет в сторону. После того боя у нас свои, очень личные представления об этих понятиях. Вовсе не «белые и пушистые», ничего общего с книжно-киношными трафаретами не имеющие. Оказывается, и героизм, и мужество, и патриотизм могут запросто оказаться в «одном флаконе». Подчас, в предельно конкретных условиях, эти высокие качества запросто могут быть спрессованы в единственную, но очень жесткую установку: лежать и стрелять, максимально бережно расходуя патроны, не допуская даже намека вспомнить, что в военном деле существует такой вид маневра, как отход. На свои личные представления о мужестве и героизме мы имеем полное право. И эти представления для нас — единственные правильные.

Совсем не вижу снов. Сплю. Одинаково крепко и в казарме на койке, и в «поле», зачастую на голых камнях, положив под голову подсумок с автоматными рожками. Засыпаю, проваливаясь в блаженную мягкую пропасть. Почему ничего не снится?

Начинает казаться, что отношение сербов к нам после 12 апреля меняется. Это очень трудно объяснить. Внешних признаков этой перемены почти нет. А вот внутренне… Кажется, появилась какая-то стена, дистанция. Стена отчуждения, недоверия и даже страха. Думал, что мне все это мерещится. Поговорил с однополчанами — они солидарны со мной. Откуда отчуждение? Серега П., командир нашего «мужицкого» взвода, рубанул сплеча:

— Тут война — дело темное. Возможно, и сербы, и мусульмане одну игру играют. Играют — время тянут, жалеют друг друга. А тут мы появились. Коснулось дело — на Заглавке показали, как воевать надо. Сербы и струхнули, теперь им с мусульманами сложнее договориться будет…

Выводы нашего командира, не посвященного в тайны большой дипломатии, абсурдны. Но какая-то почва под ними, похоже, все-таки есть. 12 апреля я своими глазами видел, что немало сербов, населявших палатки, расположенные в тылу наших шалашей-блиндажей, в бой, несмотря на наличие оружия и боеприпасов, попросту не вступали. Почему они не стреляли? Ждали приказа? Или, наоборот, выполнили данный свыше приказ? Почему бой на участке сербско-мусульманского фронта превратился, по сути, в русско-мусульманскую стычку?