Петр Капица - Когда исчезает страх

Не пойму: что они там придумали?»

Ирина выехала в Москву «Красной стрелой» в ночь на первое мая.

Леукова встречала ее на вокзале с цветами, которые тут же были измяты во время объятий.

Юленька почти не изменилась: она все еще была похожа на девочку-подростка, лишь туфли на высоких каблуках выдавали, что она не школьница.

У выхода Ирину поджидала заранее заказанная машина, на которой она прямо с вокзала, объезжая гремящие оркестры и колонны демонстрантов, поехала в Кунцево.

В Кунцеве от крыльца к зеленой калитке засеменила миниатюрная старушка — почти Юленькина копия. Всякий сразу бы догадался, что это ее мамаша.

— Добро пожаловать! Заждалась я вас, — сказала старушка и, обняв Ирину, созналась — Я-то ждала командиршу… гвардейца. А вы, как Юленька, в дочки мне годитесь.

В маленьком, но очень опрятном домике с намытыми полами, до сверкания протертыми окнами, свежими занавесями их ждал празднично накрытый стол.

Предложив гостье умыться с дороги, Пелагея Васильевна (так звали Юленькину мать) подала старомодное полотняное полотенце с вышивками на концах, потом пригласила к столу.

Юленька, взяв графин с вишневой настойкой, спросила:

— Нам ведь, как гвардейцам, в такой день полагается сто граммов?

— Полагается, — ответила Ирина.

— Какие же вы гвардейцы, милые? — улыбнулась Пелагея Васильевна. — Росточком не больно вышли.

— У вас, мама, старые представления, — сказала Юленька. — Мы гвардейцы не по росту, а по духу. Это важней!

Настойка оказалась вкусной, но очень крепкой. Бывшие летчицы от двух рюмок охмелели и стали вспоминать всё, что было с ними на земле и в воздухе. Пелагея Васильевна, слушая их, только головой качала да вздыхала:

— Ох, и натерпелись же вы, девоньки!

О сердечных делах неловко было говорить при матери. Подруги вышли прогуляться на праздничные улицы городка. Здесь они могли откровенничать без стеснения.

У Юленьки, оказывается, в университете было два поклонника: один ровесник, другой моложе ее на два года. Ни с одним из них она не решалась связывать свою судьбу, так как ей нравился третий: моряк, демобилизованный с Черноморского флота. Но тот не обращал на нее внимания, он ухаживал за светловолосыми студентками.

— Может, и мне покрасить волосы? — спросила Юленька.

— Вряд ли это поможет, — сомневалась Ирина. — Цвет волос не имеет значения. Он должен узнать твою чудесную душу. Хочешь, я с ним поговорю?

— Ой, нет, нет! — раскрасневшись, запротестовала Юленька. — Я лучше попробую сама. Ведь может же первой подойти девушка?

— Ну, конечно. Я например, Кириллу прямо покоя не давала. Он сперва отшучивался, а потом что-то такое во мне открыл, что даже во время войны из Заполярья написал: «Теперь, стоит только вспомнить тебя, начинает терзать чувство вины и сожаления: все кажется, что я недостаточно тебя ценил и любил». И тебе, Юленька, надо бороться за свое счастье. Само оно редко приходит.

На другой день сразу же после завтрака они поехали в переполненном автобусе в Москву.

У Большого театра действительно собирались пилоты, штурманы и техники Таманского гвардейского полка. Их нетрудно было различить издалека: у всех женщин, на груди сверкали начищенные до блеска ордена, медали и гвардейские значки.

Ирина и Юленька остановились на углу невдалеке от киоска с газированной водой. Они присматривались — в какой группе гвардейцев больше знакомых.

— А то еще опозоримся, — сказала Ирина. — Не признают, спросят: кто такие?

Группы у театра и в скверике всё увеличивались. Стали подходить женщины с детьми, с мужьями, а некоторые даже прикатили в колясках грудных младенцев.

Счастливых мамаш окружили восторженные подруги.

— Вон в той крайней группе… видишь, Евдоша в шляпе высится?.. Кажется, там больше всего наших, — определила Юленька. — Пошли.

Они зря боялись, что их не узнают. Стоило им появиться на центральной дорожке скверика, как послышался чей-то громкий голос:

— Смотрите, экипаж «восьмерки» в полном составе с того света явился!

Подруги из первой эскадрильи бегом кинулись им навстречу. Ирина и Юленька попали в жаркие объятья…

В веселой толчее их тискали, целовали и передавали из рук в руки. Когда Леукова и Большинцова очутились перед командиром полка — высокой, по-военному подтянутой женщиной в новой весенней шляпке, то были изрядно перепачканы губной помадой и растрепаны. Евдоша обняла сразу обеих и поинтересовалась: