Вячеслав Кондратьев - Отпуск по ранению

Еще глаза не открыл, как придавила голову безысходная мысль – не пережить ему эту войну… Потому как в пехоте он и судьба его ясная: передок, ранение, госпиталь, маршевая рота и опять передок. Это если будет везти. А сколько может везти? Ну, раз, как сейчас, ну, два… Но не вечно же? А война впереди долгая. И не избечь ему, что в каком-то из боев прибьет его насмерть.

– Зина… – позвал он тихо.

Но подошла к нему не она, а незнакомая медсестра.

– Что вам, раненый?

– А Зина где?

– Вышла Зина. Что, рана болит?

– Да нет.

– Тогда спите, раненый. – Она отошла, а Сашка полез за махоркой.

Поначалу он не забеспокоился – говорила же Зина, что выходить будет, не одна у нее палата, надо и за другими ранеными приглядеть, – но сон ушел, и, как ни старался уснуть, ничего не выходило.

Мысли смутные он прогнал. Научился он там не давать воли ни тоске, ни надежде. И сейчас вроде бы ни о чем плохом не думал, только хотелось отчаянно, чтоб пришла Зина, прикоснулась опять ко лбу, погладила по-матерински… И может быть, тогда опять обрел бы Сашка покой и безмятежность, но она не шла, и драл Сашка горло дымом «моршанской».

В штабе все еще гуляли. Вперемежку с гармонью играл патефон что-то далекое и знакомое, слышанное когда-то на танцплощадке в клубе… Давно это было. И тихие вечера в дальневосточном полку, и приятные разговоры с ребятами о скором увольнении, и задумки о будущей жизни на гражданке…

Сколько прошло времени, час ли, два, Сашка не заметил, только не выдержал более и встал. Натянув брюки и кое-как приладив ботинки, вышел. В Зинином закутке сидела та, незнакомая сестра и, привалившись к столу, дремала.

– Чего тебе? – проснулась она сразу и спросила недовольно.

– Зина не вернулась еще?

– Чего тебе далась Зина? Сказала же я…

– Где она?

– Ну… вызвали ее.

– Куда вызвали?

При свете лампы разглядел Сашка девушку – востроносенькая, некрасивая, но губки накрашены и надушена так, что голова закружиться может. И понял он, что не в других палатах Зина, а там, в штабе, на гулянке.

– Она ж не хотела идти, – упавшим голосом пробормотал Сашка.

– Мало ли что не хотела. Разве вольные мы? Приказали, и пошла.

– На гулянку идти приказать не могут. Не загибай.

– Ну, не приказали, так какой-нибудь предлог нашли. А ты чего беспокоишься, парень? А, поняла… Говорила Зина, что ждет с передовой одного. Ты и будешь?

– Я, – кивнул он.

– Ничего там с ней не случится. – Голос ее помягчел. – Поест как следует, выпьет, ну потанцует с кем. Иди-ка ты спать.

Посмотрел на нее Сашка еще раз: видно, готовилась она сама на вечер идти, потому накрасилась так и надушилась, а заставили ее вместо Зины дежурить, и потому особого сочувствия ни Сашка, ни Зина у нее не вызывали.

– Ну, чего стоишь столбом? Иди на койку и не переживай.

– Я и не переживаю, – соврал Сашка.

– Вот и правильно. Подумай, сколько времени прошло…

– При чем здесь время? – не понял он.

– Подумай, – повторила востроносенькая и усмехнулась.

"Ах ты, язва", – подумал Сашка и чуть было не выругался.

Безрукий проснулся, а может, и не спал совсем или вполглаза, и попросил закурить. Присел Сашка к нему на койку, и задымили, как два паровоза.

В избе было душно. Пахло нечистым бельем, грязными портянками и кислым от волглых, непросохших ватников.

Откурили по одной, закрутили по второму разу, и все молча. Потом отошел Сашка к своей постели.

– А ты плюнь! – вдруг сказал безрукий.

– Ты про что?

– Знаешь про что. Только не думай, что сама она… Приходил лейтенант тот, уговаривал. Она вначале ни в какую – нельзя, сказала, веселиться, когда на передке люди бедуют. А он ей: не на веселье тебя зову, а на прощанье. Отправляют его, как я понял, завтра в батальон то ли ротным, то ли помкомбатом. Ну, тогда она согласилась ненадолго… – Он помолчал немного, а потом добавил не без злости: – Снимет с него стружку передовая-то, а то ходят тут фертами…

Но Сашка тому не зарадовался. Зла у него на лейтенанта не было. А то, что Зина сейчас там, на вечере, затронуло больно, и что-то тошнотное стало подступать к горлу. Задышал он прерывисто, тяжело и торопливо непослушной рукой стал натягивать гимнастерку.

– Ты-то оклемаешься, – продолжал обезрученный, – это все пустяки, а мне-то как? Как домой таким ехать? Думаешь, примет меня баба?

Сашка надевал брюки.

– Зачем я ей такой? Ей ребят кормить, себя да еще меня, прихлебая…

Сашка навертывал обмотки.

– И куда податься после госпиталя, ума не приложу. Только не домой, – не переставал тот свое, наболевшее.