Владимир Карпов - За годом год

Рука болела, и Валя злилась. "Сумасшедший! — думала она, возмущаясь. — Ненормальный какой-то! Так он и убить может… Псих!" Она ругала и поносила Алешку, Вместе с тем росла обида и на себя: видимо, он подмечает в ней нечто такое, что позволяет ему своевольничать. Но над всей этой путаницей чувств и мыслей все же царило одно — смятение. Что-то неведомое входило в Валино сердце, и нельзя было от него отмахнуться.

С чувством вины Валя подошла к дому. Решив незаметно прошмыгнуть в свою комнату и там побыть наедине, тихо вошла в прихожую. Но, крадучись возле треснувшего, с желтыми подтеками зеркала, не удержалась и глянула в него. Увидела — оттуда на нее смотрела чем-то пораженная девушка с растерянными лучистыми глазами. Валя резко отвернулась, и под ее ногами скрипнула половица.

— Это ты, Валюша? — послышался голос Знмчука. — Зайди, если есть время.

Мыться пришлось одной рукой, другая все еще болела. Валя нервничала и не знала, как после всего, что ей наговорили, покажется на глаза Зимчуку.

Подойдя к его кабинету, она в нерешительности остановилась, поправила валик волос, по привычке одернула гимнастерку и только тогда открыла дверь.

Зимчук сидел на диване, подвернув под себя ногу, и просматривал книгу. Рядом с ним тоже валялись книги в коленкоровых, ледериновых и картонных переплетах.

— Слышишь, Валюша?

— Что? — исподлобья взглянула на него Валя, остановившись у порога.

— Приказали вот овладеть… Видишь? Сам Первый звонил в Ленинскую, сам распорядился подобрать и для себя и для нас: Потоп настоящий.

— Теперь станет больше работы, правда?

— Я, Валюша, перелистывал одну, — он потряс книгой, — и обнаружил любопытную штуку. История архитектуры, в сущности, — история ее приближения к человеку. Сначала у этой каменной красоты была цель пугать людей, утверждать их никчемность. И все! Потом она стала немного снисходительнее. Но, устремляясь в небо, к богу, как и раньше, имела к труженику только то отношение, что он создал ее. А потом? Потом была вынуждена отдавать себя в батрачки. А простой человек только дивился искусству рук своих…

— Ага, Иван Матвеевич, — по-своему поняла его Валя. — Я согласна.

— Согласна? — приподнял плечи Зимчук.

Он отложил в сторону книгу, встал, подозвал Валю и прикоснулся ладонью к ее лбу. Потом собрал разбросанные книги и перенес их на письменный стол.

— Иметь дело с людским горем стало моей профессией, Валюша, я видел его и там, во время оккупации, и тут, работая в Чрезвычайной комиссии. Кровавое, могильное и нагое, лыком подпоясанное. Всякое. Но вот женщину и девочку одну, с которыми в подвале встретился, не могу забыть. И мне кажется, всю эту архитектурную мудрость сейчас надо направить на то, чтобы скорее вывести людей из землянок и подвалов.

— Мне нужно поговорить с вами… — тронутая его добрыми словами, сказала Валя. — Это правда, Иван Матвеевич, что с подпольем до сих пор не все ясно?

Зимчук насторожился, лицо у него стало отчужденным, словно что-то отгородило его от Вали.

— Ты про Алешку?

— Ага.

— Не люблю я ветрогонов, Валя. Это — вообще. А кроме того, с такими нельзя спешить. Доверяй, как говорятся, и проверяй. Хоть это уж не нас касается… Да и как быть иначе? Ты правильно там, на субботнике, сказала. Вот и исходи из этого…

Валя почувствовала — Зимчук уходит от ответа. Но, начиная сердиться на него, не захотела думать об этом дальше. Даже заставила себя поверить — он сказал почти все. А если чего-то не сказал, значит — нельзя.

— А мне как быть? — спросила она, однако, мстя ему за скрытность.

— Что значит — тебе? — не сразу понял он.

— Я скоро буду мешать вам.

— А-а, — покраснел Зимчук. — Это моя забота.

— Нет, почему же. Если не доверять, так не доверять…

Зимчук отвел прищуренные глаза в сторону и начал перекладывать книги на столе.

— Ладно… — помолчав, сказал он. — О тебе они наслышаны, но, признаться, ревнуют уже в письмах. Особенно Алеся, дочка. И ты, может быть, права. Идеальных семей, к сожалению, пока мало. Да и на виду мы теперь. Не только с собою приходится считаться. Я позвоню вашему ректору…

Путано сказав, что она за все благодарна ему и всегда останется признательной, Валя вышла. Надо было совсем по-новому подумать о завтрашнем дне.

Рука не перестала болеть и на следующий день. И каждый раз, когда боль давала себя знать, Валя, сердясь, вспоминала Алешку. "Сумасшедший. Сам сперва оправдайся, а потом других обвиняй. Тоже взял моду!.." — негодовала она. Но в то же время чувствовала, что теряет прежнюю власть над собой и спасительная черта, отделявшая ее от Алешки, помогавшая держать его на расстоянии, начинает пропадать. "Никогда больше не заговорю с ним. Пускай что хочет, то и думает. Никогда!" — обещала она себе, не очень веря собственным словам.