Владимир Карпов - За годом год

— Конечно, — взмахнул тот руками, которые до этого напряженно держал на коленях. — Ты кладешь стену и не выдерживаешь вертикали. Штукатуру же тогда, чтоб выровнять ее, надо в два раза больше покрутиться и раствора потратить. Опять же, если заводы нестандартный кирпич поставляют, кривой, разных размеров…

Понтус сидел и молчал, он, кажется, даже не видел, что было перед ним. Но Василий Петрович чувствовал, каких усилии стоит ему это оцепенение. Поредевшая прядь волос, скрывавшая его лысину, будто прилипла к ней. На висках морщинилась дряблая кожа, лицо обрюзгло, помертвело. Лишь пальцы на правой, руке, которые все время шевелились, точно что-то сжимая, свидетельствовали — он старается быть прежним.

О, как ненавидел его Василий Петрович! Его выдержка, сноровка просто мерзили ему. Он себя не пожалел бы, только вывести его на чистую воду.

— Мы сэкономили бы еще больше, — продолжал Алексей. — А то мыслимо ли: выдумываешь, вертишься колесом, а наткнулся на какие-нибудь архитектурные выбрыки — и стоп машина. По рукам и ногам связывают. Неужто тут согласовать нельзя?

— Это вы у архитекторов спросите, — усмехнулся Кондратенко, садясь за письменный стол.

Все сразу стали официальными, как на совещании. Кондратенко заметил это и снова встал из-за стола.

— Ну, — обратился он к Понтусу, — ответьте, пожалуйста.

— Архитектура — искусство, — произнес тот осипшим голосом, однако многозначительно морща переносицу.

— Но эти произведения искусства делают они, — сказал Зимчук, показывая на Алексея. — В них живут люди!

— Но архитектурные творения все равно остаются художественными…

— А вы как думаете? — повернулся Кондратенко к Василию Петровичу.

— По-моему, — начиная разгадывать новый маневр Понтуса, ответил тот, — общие фразы всегда остаются фразами.

— Если ими только не называть убеждения, — не моргнул глазом Понтус.

Он явно напяливал на себя тогу борца за идею. Это было выгодно во всех случаях: при победе поднимало его на еще более высокий пьедестал, при поражении — сводило вину к теоретическим ошибкам. Человек попал в плен идеи, увлекся, ну и… Получалось, что такого человека надо наказывать — если только стоит наказывать — за его неосмотрительное увлечение. С другой стороны, он как бы подчеркивал этим, что его мнение не только его, а вырастает ил незыблемых освещенных практикой мнений, поднимать руку на которые могут только безответственные люди, если не хуже.

— Я попросил бы Юркевича ответить, — добавил Понтус, словно все, что говорил тот, не касалось его, — как он относится к проектам, отмеченным премиями.

— Как? — поднялся Василий Петрович, забывая об этикете (ему все становилось нипочем). — Я, к сожалению, тоже во многом виноват…

— Вот и наберитесь мужества рассказать о себе. О том, как путали и петляли.

Понтус тоже осмелился было встать, но спохватился и по-прежнему окаменел в почтительной позе. Ему важно было захватить инициативу, чтоб самому направлять спор, ничем не выдавая, как холодеет, дрожит и ноет нутро.

Однако Кондратенко разгадал его намерение и состояние.

— Я ознакомился с вашими, Илья Гаврилович, проектами и докладной, — сказал он, поправляя ногой дорожку.

Понтус немного оживился.

— Я не считаю свои проекты невесть чем.

— Это уже обнадеживает, — пыхнул трубкой Кондратенко. — Но дело тут серьезнее. Ваша красота слишком, не в ладах со многим. Она, видите ли, мешает людям бороться за такую хорошую вещь, как экономия.

— Вот-вот! — горячо поддержал Алексей.

— Она не в ладах с пользой, с современными формами организации труда на стройках. Это значит — мешает дышать. Так какая же это красота?

Лицо Кондратенко наливалось гневом. Василий Петрович удивленно взглянул на него и невольно отступил на шаг. Он ожидал, что этот гнев сейчас обрушится, и на него. Но ни страха, ни отвратительной слабости не почувствовал. "Пусть, пусть, — с каким-то мстительным чувством, адресованным себе, подумал он. — Важно, что Понтус, кажется, уже не выкрутится тоже…" Лицо Кондратенко еще пылало возмущением, когда он повернулся к Василию Петровичу.

— Легче понять человека, — сказал он немного спокойнее, — который вернувшись в родной город, ужаснулся от того, что увидел, а потом загорелся: страна предложила ему построить город заново. Как его строить? Безусловно — чтобы он стал краше и куда лучше, чем прежде. Ибо раньше у него не было и подвига, равного тому, что совершил он в войну. Город должен как бы стать памятником славы своей и народной. И — что там труд, что там расходы! Разве можно их жалеть ради этого? Правда, люди ютятся в подвалах, в землянках. Не хватает ни света, ни воды. Но разве привыкать нашим людям к трудностям. Переживут, выдержат. Зато потом!.. Но человек не учел одной вещи: коль уж возвеличивать прошлое, то возвеличивать его не в камне, а в счастье живых…