Владимир Карпов - За годом год

Алексей шел рядом с Алешкой и, погруженный в свои заботы, поддерживал его под руку, не особенно обращая внимание на убитого горем товарища. "Старуха умерла, и ее не вернешь, — думал он. — Человек родится, живет и, свершив свое, уступает место другим. Важно только оставить после себя добрую память. И хорошо, если каждый проживет столько, сколько она. Поймет ли это Костусь? Запьет, бродяга, задурит и может свихнуться совсем. Нехорошо…" И мысли его обращались к стройке, к бригаде.

Все ближайшие кладбища были закрыты: одни собирались переносить, другие, оставляя как есть, благоустраивали, и хоронить можно было только на дальнем — "за городом, у обсерватории. Поэтому, дойдя до Комаровки, остановились и начали садиться в грузовики. Получилось так, что Валя попала в первый и села между Алексеем и Тимкой, как раз против Алешки. Тот все время шел, глядя в землю, и заметил ее, лишь когда она села напротив. Он мгновенно отвел в сторону глаза, которым от гнева сделалось жарко, и они стали сухими, колючими. Баля потупилась и начала смотреть на покойницу, которая в гробу, в веночке из бумажных цветов, с руками, сложенными на груди, выглядела обиженной и меньшей, чем при жизни.

Смерть близкого заставляет задуматься над собственной жизнью. Валя шла на похороны с сильным желанием стать лучше, возможно даже помириться с Алешкой, предложить ему дружбу. Но, как оказалось, это было невозможным и теперь…

Кладбище напоминало деревенское. Могила была вырыта под старой плакучей березой. Зимчук, Прибытков, Алексей и Тимка взяли на плечи гроб и, выбирая дорогу среди заснеженных могильных холмиков, пошли за могильщиком, который показывал, куда идти. Следом побрел Алешка, один, как и раньше, отрешенно глядя себе под ноги. Остановясь у выкопанной ямы, он осмотрелся и вскинул взгляд на вершину березы, плакучие ветви которой едва покачивались. По небу плыли по-зимнему рваные, как куски ваты, облака, и ему на миг показалось, что береза падает. Алешка отступил назад и, стараясь не слушать жалостливых причитаний и пришептываний старушек, с холодной ясностью ощутил, что остался один, совсем один. Наклонившись, почти механически, он взял комок замерзшей глины и бросил в могилу. Комок ударился о крышку гроба, и этот удар эхом отозвался в Алешкиной груди: надо было начинать жизнь заново. Как?.. А в могилу уже сыпалась и сыпалась земля, и чем больше ее становилось в яме, тем свободнее и проще становились люди.

Орудуя лопатой, Зимчук с тоской думал об извечном, непрерывном процессе обновления, без которого нет жизни и который не может быть без смерти. Правда, в природе он более естественен и справедлив. Там, если смерть не насильственная, умирает то, что изжило себя, и само постепенно превращается в ничто. Человек же, умирая, уносит с собой накопленный опыт, знания, неповторимые качества. К тому же его любят. Отсюда обида и печаль… Однако человеку не дано право на бессмертие. И задача в том, чтобы исчерпать себя до конца, передать накопленное тобою другим и таким образом остаться жить в них.

Зимчуку становилось жарко. И хотя земля подмерзла только сверху, работать лопатой без привычки было нелегко. Но он работал, пока над могилой не вырос холмик. Он видел, как тяжело Алешка переживает смерть матери, замечал его озлобленную непримиримость к Вале и понимал, что самое главное сейчас для него — не совершить новой глупости, которая может стать гибельной. И потому, услышав, как Алешка бросил Вале, принявшейся было помогать устанавливать пирамидку: "Ты лучше уходи отсюда!" — подошел к нему и уж не отходил. И чем дольше Зимчук наблюдал — за ним, тем все отчетливее чувствовал… вину. Свою вину. И не только перед ним… Как, действительно, мог он усомниться в Алешкиной честности, а потом уверовать в его необратимость? Как мог позволить другим в чем-то подозревать его? Да и усомнился ли? Просто посчитал за благо не вмешиваться в это накладное, не твоей компетенции дело. Непростительно черствым оказался он к этому парию. На все, что делал тот, смотрел предвзято и даже в душе одобрял себя за это. Формально он, может быть, имел основание — Алешка относился ко всему безответственно, болтал и допускал лишнее. Работал как вздумается. Но заставив себя видеть в Алешке забубенную сорвиголову, которая могла в прошлом где-то и оступиться, он начисто игнорировал в нем человека. А человек — сложное существо. Его не только стоит жалеть или поносить, как это делал он, с ним необходимо считаться. Надо, даже наперекор всему, верить в него, и человек оправдает твою веру, твои заботы. Вон Урбанович растет… Почему? Лишь только потому, что на него обратили внимание, поверили. А иначе что было бы?..