Евсей Баренбойм - Крушение

— Может, в суете действительно не замечаешь хорошего, — задумчиво проговорил Емцов. — А потеряешь — пожалеешь. — Он посмотрел на часы, спохватился: — Дорогие гости, самое время хозяевам поблагодарить нас, что пришли, не побрезговали, съели все и выпили. И по домам.

Уже был второй час ночи. Вместе с хозяевами Вахов вышел на улицу проводить гостей. Дул ледяной ветер. В свете фонарей носились в воздухе косматые снежинки.

«Так, наверное, устроен мир — чтобы по-настоящему что-то оценить, его нужно потерять», — с грустью думал он.

Он вспомнил, как знакомая одесситка рассказывала ему, как попала после окончания медицинского института на Дальний Восток, как посылала оттуда слезные письма домой, умоляя мать помочь ей вернуться обратно в Одессу. Мать ездила в Москву, хлопотала, обивала пороги Министерства здравоохранения и добилась, наконец, возвращения дочери. А сейчас дочь говорит, что полтора года жизни на Дальнем Востоке были лучшими годами ее жизни.

Они долго еще не ложились спать, сидели втроем в кабинете, разговаривали.

— А вообще, Том, портимся понемногу, — говорил Святов. — Хоть и понимаем, что нехорошо это. Помню жили в одной комнате с Анютой, ничего не имели и не тужили. Бывало, по десять человек на полу ночевало и не стесняли. А недавно однокашник по академии здесь, в четырехкомнатной, неделю пожил, — так, поверишь, стеснил.

Он засмеялся.

Зазвонил телефон. Оперативный дежурный доложил, что принято радио с норвежского траулера с просьбой о помощи.

Часа через два, когда все давно уже спали, их снова разбудил звонок. Оперативный доложил, что пожар на «норвежце» ликвидирован и что командиру базы приказано в десять ноль-ноль прибыть на совещание к командующему.

— Давай подремлем еще часок, — предложил Святов, поворачиваясь на бок и мгновенно засыпая.

А Вахову не спалось. Он подошел к окну. За стеклом громко шумело море, сыпал крупный снег. Когда он переставал идти, были видны яркие, висящие над самой крышей пятиэтажного дома холодные звезды. Он был рад, что приехал сюда, хотя и понимал, что эта поездка надолго выведет его из душевного равновесия. «А впрочем, все это вранье, — неожиданно подумал он. — Я ведь никогда и не забывал всего этого. И никогда не забуду. Потому что я любил эту жизнь. А Женька ее терпеть не может».

Прозвенел будильник. Святов сел на диване, спустил ноги, шутливо пропел, как поют в среднеазиатских кишлаках:

— Пора вставать, коров доить, свиней кормить, дочь замуж выдавать.

— Возьмешь меня? — спросил Вахов.

— А не задержишься на пару дней?

— Нет. Пора возвращаться.

Айна приготовила им завтрак, вышла проводить.

— Вай-вай, — сказала она и всплеснула руками. — Настоящая зима.

Выпавший ночью снег лег неровно, местами бугрясь, местами едва прикрыл землю. Казалось, кто-то очень торопился и разбросал вокруг влажные, неглаженые простыни.

— Ты прав, наверное, Том Сойер, — проговорила Айна, беря Вахова под руку. — Федор не говорил тебе, но ему предлагали перевод в Ленинград на кафедру в Академию. Ведь отказался, злодей. Целый месяц с ним после этого не разговаривала.

— Всего месяц? Тогда ты хорошая жена для моряка, — рассмеялся Вахов, останавливаясь. И, постояв минуту, держа Айну за руку, сказал неожиданно: — Жаль, конечно, что не мне ты досталась. А коль уж так вышло, так рад, что Федору. А теперь прощай, мейтене.

— Не забыл еще, — тихо проговорила Айна, вспоминая, как учила Вахова латышскому языку. — До свиданья, пуйка. Увидимся в Одессе.

Сверкающий лаком и надраенной медяшкой катер покачивался у причала. Старшина гаркнул: «Смирно!» — и они спрыгнули в кокпит. И тотчас же на гюйсштоке взвился адмиральский флаг, а на носу и корме вытянулись фалрепные.

— Отходите, — приказал Святов.

Прозрачная белая вода бухты пахла сосновой корой и рыбой. Шевелила своими голыми ветвями, будто прощалась, карликовая березка.

— Зайдешь в салон или постоишь? — спросил Федор.

— Постою, пока не замерзну.

Он понимал, что в этом городе он последний раз. И никогда больше не увидит ни высокого старинного маяка, светившего ему при возвращении после далеких походов, ни крутых упирающихся в обрывистый берег улочек, ни этой березки. Может быть, их увидит его сын. Во всяком случае он бы хотел этого.

Было ровно восемь утра. На крейсере горнист заиграл сигнал: «К подъему флага». На верхних палубах кораблей застыли в строю фигурки офицеров и матросов. Начинался новый день.