Василий Изгаршев - Побратимы

На другой день… Эх, лучше бы его не было, другого дня! Сначала командир отделения — сержант Каменев. Потом командир взвода — лейтенант Астафьев. Следующая ступень — ротный. И в довершение ко всему привели нас в кабинет к комбату.

— Ну-с-с, рассказывайте, голубчики…

А что тут рассказывать?.. Тут впору со стыда провалиться сквозь землю — и дело с концом. А с Генки как с гуся вода.

— Слухай, Валера, знаешь последнее слово медицинской науки относительно нервной системы? — взялся он за свое по дороге к комбату.

— Пошел ты со своей системой…

— Ну зачем же так, мальчик? Нервные клетки, они, брат, того, не восстанавливаются. Что сегодня растратишь — то ушло. Наука авторитетно свидетельствует — не я выдумал. Так что брось расстраиваться. Как говорят, три к носу.

Честное слово, хотелось развернуться — да по его рыжей физиономии. За балагурство — не за вчерашнее. За вчерашнее меня самого бы кто стукнул, легче бы стало.

… После поверки мы украдкой улизнули на улицу. И под звездами, под тополями в белом пуху, на скамейке солдатской курилки, прямо из горлышка… Уф, какая пакость! А Генка… Ох, этот Генка!

— Милый, ты слышал притчу про отца и сына?

— И про святого духа?

— Нет, кроме шуток. Слухай. Провожал отец родимое дитя в большой город. И наказывал: «А пуще всего, сын, остерегайся непьющего — либо больной, либо сволочь». Уловил? И опять же смелость нужна солдату. Алексей Стуриков чем обессмертил свое имя? Смелостью! Вот уж истинно храбрый был солдат. Не нам с тобой чета.

Понимал ведь, что глупость городит. Стурикова-то к чему приплел? Хотел крикнуть, чтобы Стурикова не трогал. Стуриков — герой, а не выпивоха-полуночник. Хотел… Да видно, бес не велел… А-а, будь что будет, только бы твоей, Карпухин, болтовни про отца и сына век не слыхать. Выхватил у него бутылку и проглотил сразу, затаив дыхание, как на огневом рубеже, глотков десять противной, пахнущей черт знает чем отравы. И закружились фонари на столбах, расплылись черно-желтыми пятнами.

— С праздником тебя, солдат Климов, — сказал Генка, отбирая у меня бутылку. — С началом службы…

Генку, что называется, понесло.

— Эх, Валерка, друг закадычный. Служба-то у нас вся впереди. Слухай, по рукам, а? Остаемся, как договорились, на всю жизнь в армии? Срочную отслужим и в училище. А? До маршалов! Бронетанковых войск! Разрешите обратиться, товарищ маршал бронетанковых войск?

— Иди-ка ты, маршал… Алкаши мы, а не солдаты…

— Слухай, Валерка, — продолжал заливаться Карпухин, не обращая никакого внимания на мои «колючки», — как думаешь, кем бы теперь Стуриков был? Генералом — не меньше. А уж полковником — точно…

— Ты Стурикова-то не тронь. Не тронь, понял?

— Это почему? Стуриков тоже был солдатом…

Мне бы посидеть часок-другой в курилке, может, даже вздремнуть под Генкины речи, авось хмель-то и выветрился бы. Но я пошел в казарму. Пошел… Это ведь теперь так можно сказать — «пошел». Проманеврировал… С одного фланга на другой, пока шел, заносило. Вместе с Генкой, понятно, потому что он старался поддерживать меня по законам войскового товарищества. Вот так в состоянии маневра мы и ввалились в казарму. И тут нас встретил еще не успевший уйти домой старшина Альхимович. Мы разбудили всю роту. Вернее, разбудил я.

Старшина что-то говорил нам обоим. А я, не обращая внимания на его слова, все пытался у него выяснить, кто сочинил текст военной присяги. Впрочем, ничего этого, признаться, я не помню. Утром узнал от Генки, от ребят. Провалиться бы на месте!..

— Ну-с, рассказывайте, голубчики… Что ж тут рассказывать?

— Нечего, выходит, и сказать? Тогда подумайте. Даю вам обоим время на раздумье. Десять суток на двоих. На первый, как говорится, случай. Ясно?

Куда ясней!

Вот так на втором месяце службы, ровно на другой день после принятия присяги, рядовые Валерий Климов и Геннадий Карпухин, оба комсомольцы, к слову сказать, со среднетехническим образованием, были подвергнуты, выражаясь языком официальной бумаги, выписанной по этому случаю штабным писарем, аресту на пять суток с содержанием на гарнизонной гауптвахте.

Мы оба мечтали о море. С детства, Волга с годами становилась для нас узкой и мелкой, что ли? Словом, после восьмилетки двух решений не было — море. Да, я совсем забыл рассказать о главном — о том, как и где мы познакомились с Генкой. В том-то и дело, что мы нигде не знакомились. И нам не нужно было этого делать. Мы жили в одном доме.