Иван Поздняков - Пока бьется сердце

Пылит дорога. Угасает закат. Впереди ухают орудия. Ветер доносит едкий запах гари и трупов.

Что мы увидим завтра утром в освобожденных селах? Кого будем хоронить? Сколько еще мы увидим крови, страданий и слез? Вот об этом мы думали в ту теплую украинскую ночь, когда спешили на запад, где еще буйствовал, упивался русской кровью враг. В ту ночь бойцы упросили командиров не делать привала, хотя прошли более пятидесяти километров без сна и отдыха.

Надо было спешить, чтобы драться, гнать врага, уничтожить его и на Днепре.

Лишь десятки километров отделяют нас от Днепра. Но очень тяжелы эти километры.

На окраине уцелевшего села, в котором расположился на короткий отдых полк Бойченкова, я встретил своего старого знакомого повара Петра Зленко. Давно мы с ним не виделись. У командира полка я иногда отведывал обеды, приготовленные Зленко, но самого Петра не встречал: скромный и стеснительный по характеру, он не любил вертеться на глазах у начальства, предпочитая отсиживаться на своей кухне. Обеды командиру приносил его помощник, низкорослый, с угрюмым лицом и всегда молчаливый солдат Иван Костенко. Говорят, на полковую кухню он попал по протекции самого Зленко и почитает Петра больше отца родного.

Петро ничем не изменился с того дня, когда я видел его в последний раз в деревне на берегу Волховца. Тогда он бежал к Василию Блинову, чтобы передать кулек коржиков «маленькой дытыне» Марточке. Тот же простодушный взгляд, румяные щеки, могучие, как свинцом налитые плечи, огромные ручищи, которыми, пожалуй, можно задушить медведя.

— Вот и дошел ты до Украины, — оказал я Петру.

Глаза добряка-повара как-то сразу потемнели.

— Дошел, а на сердце сумно. Бачишь, що нимцы роблять: жгут, убивают, вешают. Каты, а не люды! — отозвался Зленко.

Он ваял меня за локоть, отвел к своей походной кухне, усадил на фанерный ящик, сам присел передо мной на корточки и заглянул мне в глаза просящим взглядом.

— У мэнэ дило до тэбэ…

— Говори, Петро, чем могу, тем и помогу.

— Порешил я бунт поднять, — произнес он полушепотом.

— Что за бунт и против кого?

Зленко заговорил быстро, смешивая русскую речь с украинской.

— Против полкового начальства бунт пидийму. Годи мени поваром воюваты. Треба в роту. Соромно подумать, що я, здоровый бык, на кухне працюю. Украину трэба вызволять, а не поварешкой орудовать. Ты разумиешь мэнэ?

— Все понимаю, Петро. Но тебя не отпустят.

Зленко насупил белесые брови.

— Нэма такого закона, щоб чоловика всю вийну поваром держаты. Нэма! Листа до Москвы напишу, а своего достигну. Побачать, який Петро Зленко! Ты поддержи меня, как ридного брата прошу — поддержи.

— Что ж, Петро, я поддержу тебя.

Зленко просиял.

— Значит, в газете напишешь, що соромно Петра Зленка заставлять працюваты на кухне, колы вин воевать просится.

— В газете, Петро, не напишу, а перед начальством слово замолвлю.

— Дякую и за это! Дуже дякую!

Зленко пододвинулся ко мне вплотную.

— Ты чув, як Микола Медведев в роту вернулся? Вин чоботы шив, но вот не захотел в тылу прохлаждаться и настояв на своем. Я с Мыколой позавчера беседовал. Боевой хлопец. Ордена мае. Обедом його угостил. Кушает и посмеивается: ты, мол, Петро, танки рукой опрокидывать можешь, но почему-то на кухне сидишь. Тут вин и про свою историю с чоботами рассказав. Дуже цикава история. Тильки не можу я так поступить. Зварю поганый обид, так командир полка цилый день в кусты бигаты буде, про боевую справу забудет. Не можу так. Уж я по-честному бунтовать буду. А теперь пойдем обедать.

В тесной украинской хате, с земляными полами и давно небелеными стенами, хлопотал возле стола Иван Костенко. Дымятся в огромной миске вареники, сдобренные перцем и топленым маслом, сюит кувшин молока.

Усаживаемся за стол.

— Идите, диду, снидать, — громко произнес Зленко, и тотчас же с печки донесся хриплый, словно простуженный старческий голос:

— Зараз, сынку, зараз…

С печки свесились сначала босые ноги, потом показалась взлохмаченная голова старика.

— Це наш хозяин, — пояснил Зленко. — Один остался. Старуху зимой схоронил, а дети и внуки в армии, известий никаких.

— Нэма, нэма чуток про них, — подтвердил старик, осторожно опускаясь с течи. Он не спеша подошел к столу, чинно уселся, деликатно кашлянул в кулак и, как ребенок, который ждет угощения от родителей, уставился на Зленко кротким взглядом подслеповатых слезящихся глаз.