Иван Поздняков - Пока бьется сердце

— Что-то Максим задерживается, — как бы про себя замечает Медведев.

— Никуда не денется, — успокаиваем мы Николая.

Но Афанасьев не возвратился. Уже ночью узнали мы, что его тяжело ранило во время артиллерийского обстрела, которому подвергся командный пункт полка. Максим был направлен в медсанбат.

В блиндаже никто не спит. Сидим молчаливые и злые как черти. Молчит Медведев. На его коленях лежит вещмешок Максима. Его мы передали Николаю, как законному наследнику, земляку и другу Афанасьева.

Медведев развязывает вещмешок, машинально перебирает незамысловатый солдатский скарб. Его немного. Две банки мясных консервов, сухари, сахар, аккуратно свернутые байковые портянки, бритва, оселок, перочинный нож, конверты, индивидуальные перевязочные пакеты, бинты, вата. Ничего лишнего. Все для того, чтобы воевать и жить.

В эту же ночь мы писали коллективное письмо нашему санитару Максиму Афанасьеву.

«Максим! Опечалены мы, что тебя ранило. Но мы надеемся, что скоро поправишься и будешь опять с нами. Сообщаем новость: твой друг Николай Медведев возвратился в нашу роту. В Новгороде его вынес санитар соседней дивизии. Лечился в госпитале. Теперь он с нами. Сидит в нашем блиндаже и пьет чай. Еще раз повторяем: поправляйся скорей и возвращайся в роту. На переднем крае без перемен. Стреляют немцы, стреляем и мы. Ждем весну. Ждем наступления. Ждем и тебя».

Далее следуют все наши подписи.

Поручение своих друзей — передать письмо в руки Максиму — я не сумел выполнить. Я был в медсанбате на другой же день, но Афанасьева не застал: его эвакуировали во фронтовой госпиталь. Узнал номер полевой почты этого госпиталя, переадресовал письмо и направил его вслед за Максимом.

Еще вчера здесь было огромное снежное поле с редким кустарником. Весело шумел на ветру можжевельник, качались тонкие молодые осинки. На солнце радужно искрился сухой снег, не тронутый ни единой пылинкой. В осиннике и в кустах можжевельника хлопотали красногрудые снегири. По снежному насту можно было читать, как по книге: вот тут пробежал заяц, у молодой осинки остановился, содрал желтыми зубами кору дерева и потрусил дальше. За ним осторожно кралась лисица. Она то приседала, то ложилась на живот, распластав по снегу огненный хвост. А вот здесь ночевали под снегом глухари.

Все здесь, несмотря на лютую зиму, дышало жизнью, радовалось солнцу, тянулось к свету.

Прошел бой, и нет этого. Кругом разбросаны комья смерзшейся почвы, изжеванные, как в мясорубке, ветки можжевельника и молодых осинок, осколки металла, пробитые стальные каски, патронные гильзы, ящики из-под снарядов.

Снег почернел. Его не отличишь от земли. Студеный ветер гонит по земле тряпье, клубки телефонных проводов, артиллерийские гильзы, консервные банки, гофрированные трубки немецких противогазов.

Пахнет гарью, сладковатым терпким запахом обгорелого человеческого тела. Этот запах вызывает приступы тошноты, дурманит мозг.

Ночь вызвездилась. Млечный путь, как дым солдатского костра, раскинулся по небосводу. Морозит. Холод пробивается через ватник, подползает к спине, студит кровь.

Внезапно стихает ветер, и вдруг наступает такое безмолвие, что мы невольно останавливаемся, молча смотрим в темноте друг на друга, словно каждый ждет, что кто-нибудь объяснит, откуда нахлынула эта тишина.

Слуха не касается ни один живой звук, ни один шорох, точно все вымерло под этим холодным, суровым небом. Кажется, что в наступившем безмолвии явно улавливаешь шорох звезд, стремительно падающих в бесконечность.

В такой лютый мороз, в такую погоду страшно очутиться раненым, одиноким, забытым всеми на поле боя. Нет отчаяния выше, как ползти в неизвестность, чувствовать, как с каждой минутой слабеет тело, гаснет его тепло, коченеют руки и ноги, а на глазах застывают слезы.

Подул слабый ветерок, и мы трогаемся дальше. Шуршит под ногами снег-сажа, позванивают осколки, толстым слоем покрывшие землю. Но вот мы снова останавливаемся, как по команде. Слух уловил слабый человеческий стон, раздавшийся где-то впереди. Звук повторяется. Мы бросаемся вперед и вскоре различаем ползущую человеческую фигуру. Кто это? Наш или враг? В темноте не различишь.

Обступаем человека. Сноп света выхватывает из темноты зеленую шинель, немецкую каску, противогаз возле бедра, ноги, обутые в грубые солдатские ботинки. Ползущий поднимает голову, что-то мычит. Мы видим его лицо — страшное, обезображенное нечеловеческим отчаянием. Рот оскален, как у затравленного волка, на подбородке и щеках солдата густо выступила седая щетина. Вместо глаз на нас смотрят две огромные кровоточащие впадины.