Юрий Туманов - Десант

Рука тянется к кобуре. Вынув наган и покрутив барабан, он внезапно успокаивается, унимает нервную дрожь. В барабане есть три патрона. Мгновенная смерть, смерть без мучений у него в руках. И бояться, значит, нечего.

Оттолкнувшись руками, ногами так и не шевельнув, он окатывается в блиндаж. Скатывается? Нет, спрыгивает. Тренированное тело спортсмена само, автоматически выполняет прыжок. И он стоит на ногах. Они целы, они даже не поранены.

Счастье, охватившее его, длится недолго, на миг лишь хватает радости — так плохо все вокруг.

По фашистам уже никто не стреляет: все ошеломлены разрывом той самой мины, что ударила его по спине.

— Прощайте, товарищи! Отомстите… — стонет один.

Второй сидит на полу, надев на голову сиденье от автомобиля. Третий лежит в проеме двери, придавленный сорванной дверью.

— Не бросайте меня, — опять стонет раненый, тот, что только-только со всеми прощался. — За меня награду дадут…

Железняков стаскивает дверь с одного, сбрасывает автомобильное сиденье с другого, и оба вскакивают на ноги. Раненый стонет и стонет, говорит какие-то слова.

Лейтенант очень хорошо помнит ужас беспомощности, в котором он только что лежал после разрыва мины, когда решил, что остался без ног. Поэтому понимает, что чувствует человек, разом лишившийся в жизни всего. А слова, которые тот говорит, нелепые слова, их можно стыдиться, но это там, в другой жизни, где можно думать о словах, выбирать их, где не бьют железом по голове, где кровь не льется по лицу.

Времени нет ни на что — ни на жалость, ни на объяснения.

— К пулеметам! — выталкивает Железняков в двери еще не пришедших в себя солдат. — Помолчи, — жестко обрывает он раненого. — Дай посмотреть.

Рана, к счастью, в общем-то легкая. Осколки рассекли на лбу кожу, и она свисла на глаза. Раненому темно, ничего не видно, кровь льется, страшно ему. А кость не задета, и рана не опасная. Если бы, конечно, с нею в госпиталь, в медсанбат, в санроту, хотя бы.

Подняв кожу на лбу и забинтовав голову, Железняков просит раненого открыть глаза. Тот пробует, но снова ничего не видит. Пока его бинтовали, пока лейтенант говорил ему ободряющие слова, он верил, ему казалось, что сейчас все пройдет: и боль, и слепота, все встанет на прежнее место. Ничего не прошло. И это было ударом, не меньшим, чем от иссекших лицо минных осколков. Опять во весь голос заплакал, заверещал раненый.

— Молчать! — грозно рыкнул Железняков.

Он дает раненому ремень и приказывает вцепиться в него зубами. Тот намертво закусывает его и теперь молчит уже поневоле. Одному из стрелков, оторвав его от пулемета, лейтенант передает другой конец ремня и толкает солдата к лазу.

— Доставить раненого в полк.

Змеею проскользнули оба в лаз. Ушли. Что мог сделать для раненого лейтенант, то он сделал. Железняков, подхватив пулемет, пристроился рядом с последним стрелком, всем телом влег в снежную нишу и тут только понял, как устал.

— Товарищ! — взмолился он. — Я посплю минут пяток. Постреляй пока один.

— Ты что, лейтенант? — удивился тот. И даже руками развел. Нашел, мол, время и место, чтоб отдохнуть. Но, глянув в мертвое от усталости лицо Железнякова, быстро-быстро закивал: — Поспи лейтенант, поспи. Я прикрою.

Уткнувшись лицом б рукав, Железняков закрывает глаза. Что-то замелькало в тумане полусна. Прополз в снегу по танковому следу пехотинец, волоча за собою на ремне раненого, пушка ударила в ночи, рванулись немцы на картечный выстрел… Все. Кончились пять минут, разрешенные себе для она.

— Хватит у тебя сил бежать с пулеметом и коробкой? — спросил Железняков у пехотинца.

Тот кивнул — хватит.

— Тогда ленту целиком в распыл, другую заряди, мне оставь, бери один пулемет и пошел вслед за ребятами, бегом.

Последний товарищ, нырнув с пулеметом в лаз, пропал, как и не было.

Сверху только мины. Только мины, летящие из спаленной колонны. Хорошо еще, что сбоку никто не стреляет, незамеченными уходят ребята.

Прицельно стреляя из одного пулемета, Железняков одновременно свободной рукой жмет на спуск второго. Куда летят пули этого второго, бог знает, но два разом стреляющих пулемета — это два пулемета, не один.

Выждав сколько можно, он расстреливает последнюю ленту и, взяв только автомат и несколько магазинов, налегке бросается в лаз и на четвереньках бежит по танковому следу вслед за своим отступающим гарнизоном.

А дело совсем плохо. Одного взгляда сверху от блиндажа было достаточно, чтобы понять, до чего же плохо. Правая и левая группы гитлеровцев сомкнулись на шоссе. Человек двадцать, не меньше. Прямо на них выводит танковый след. Хорошо еще, что они не оглядываются, идут себе по асфальту, отдыхая, видно, от снежной целины.