Владимир Шапко - Счастья маленький баульчик

Хорошо верится в то, во что хочется верить, и воспаленный Катин взгляд уже блуждал озабоченно по столу, она пододвигала свекру хлеб на тарелке, солонку, перец.

— Сводки-то слушаете?

— Каждый день. Митька потом весь вечер пристаёт: где тот город или село, что наши взяли. И сразу: а папа там? папа там? — улыбнулась Катя.

Дмитрий Егорович с облегчением рассмеялся, потрепал Митьку по голове, заверил, что там его папка, там!

— Дедушка, правда, правда? — завыстреливал словами Митька. Деревянную большую ложку держал он в кулаке как черпак.

— Правда, сынок, — уже с грустью ответил дедушка. — Все они там… — и задумался.

Катя напомнила про щи, что остынут. Дмитрий Егорович встрепенулся, Митьке подмигнул:

— Ох и щи-и! Ох нава-аристы! С топором! — И оба они, как по команде, заработали ложками.

Подпершись рукой, смотрела Катя на свекра, на худую, словно от жажды, потрескавшуюся шею его, склоненную голову в пепельных волосках… щеки впалые, в глубоких продольных складках… «Господи, и Ваня будет когда-нибудь таким же… стареньким…»

Дмитрий Егорович поднял на нее усталые глаза, предупреждающе покачал головой: не надо, Катюша… И болью остановилось в глазах его понимание всей Катиной тоски и тревоги за Ивана, понимание всей их прежней молодой и счастливой жизни, и еще что-то — пронзительно роднящее Дмитрия Егоровича с сыном, но уже стариковское, одинокое, безнадежное, отчего Катины слезы сами собой побежали по щекам. И бегут, и бегут, хоть что ты с ними делай!

Стало заедать в тарелке Митькину ложку, и она остановилась совсем.

А Катя, чтобы как-то прикрыть наконец слабость свою, внезапную свою обнаженность, спустила вдруг всех, что называется, собак на начальство Дмитрия Егоровича: до каких пор те будут гонять старого человека по командировкам?! Совесть есть у них, или нет?! Сидят, животы ростят, а старик…

Остро видел сейчас Дмитрий Егорович, как стала сноха ранима, как извелась вся за последнее время. И ведь не слезливой какой-нибудь дамочкой была… А вот теперь…

— Так кого посылать-то, Катя? — опустив глаза, «не замечал» слез снохи Дмитрий Егорович. — Молодые-то вон они где… Ну, а если сами будут по району гонять — кто ж за них директивы-то давать будет? Подумай! Ладно хоть старики, вроде нас с Иван Зиновиечем, есть, и то хлеб. Ничего, отдохнем пару деньков, в баньке попаримся, и назад.

Спохватилась Катя: забыла позвать пообедать дядю Ваню… С дороги человек, устал, голодный…

— Звал я его. Так чего ему с нами? Ему домой. Дома жена. Да и от дочери, ог Валентины, может, письмо… Все тоже ждут. Как и мы… — Дмитрий Егорович отломил хлеба, склонился к тарелке.

Когда в один из дней января 43-го года, в трескучий алтайский мороз, завхоз райисполкома — он же столяр, он же конюх, он же водовоз — старик Пантелеев по прозвищу Спечияльные Гвозди, а по-простому Спечияльный прицел нового сотрудника Колоскова Дмитрия Егоровича, по слухам бывшего агронома, «невесть за каки глазки переведенного из району в центр и сразу поставленного в должность, козлики забодай его совсем!» — так вот, когда он привел его к одноэтажному деревянному дому, наискось задутому снегом, то сильно удивился.

И было отчего.

Ни штакетника тебе, каковый он, Спечияльный, собственноручно городил вот только в осень, ни ворот уже тем более, ни калитки. И стайку как кто наполовину выгрыз. Не говоря уже о том, что, почитай, все окна повыбиты «в квартере, каковую надо представить чин по чину энтому выдвиженцу, козлики забодай его совсем!»

— Дела-а, — раздумчиво зачесал затылок Спечияльный; «Выдвиженец» виновато поскрипывал снежком рядом.

Постучались в соседнюю квартиру — такую застали картину: сидит семья эвакуированных по фамилии Виноградские — две сестры, их золовка, с ними старуха и пацаненок, закутались кто во что, колют штакетники на палочки и кидают те палочки по единой в буржуйку — и лица счастливые такие у них. А по окнам целые сады белые расцвели.

Спечияльный оставил выдвиженца и семейство знакомиться, а сам пошел назад, в райисполком. Через полчаса вернулся — с пилой, топором и стекольным ящиком. Выдвиженца и сестер нарядил ломать и допиливать стайку, пацаненка стаскивать ту стайку в дом, старуху приказал не беспокоить, а сам, откопав в снегу чудом уцелевшую лесенку, «зачал стеклить квартеру энтому выдвиженцу, козлики забодай его совсем!»

Выдвиженец, однако, для первого раза прожарив квартиру до банного духа, выпил со Спечияльным четушку, переночевал кой-как на полу, а утром укатил в командировку, навесив на сенную дверь замок и ключ оставив соседям.