Лев Кассиль - Семь рассказов

В деревне не осталось ни одного человека. Пришли старики, женщины тащили за руки ребятишек, молодухи несли грудных младенцев. Пробиваясь под локтями у взрослых, вперед лезли деревенские пионеры.

Четверо стояли, озираясь во все стороны, не выпуская из рук оружия. И со всех четырех сторон, держась на известном расстоянии приблизительно метрах в триста, их окружали жители деревни Запрудина. Колхозники держались очень спокойно. Правда, после выстрелов люди закипели. Фашистам грозили кулаками. Бабы кричали: «Ах ты, паскуда! Мало того что куды к нам забрался, так еще угрозу нам делает!..» Потом люди опять успокоились и затихли в грозном и негодующем молчании. С сердитым любопытством смотрели они на четырех пришельцев, которых сбросила с неба меткая подмосковная зенитка. Вот они, фашисты! Вот четверо из тех, что полезли на нашу землю, украдкой пробираются по нашему небу, чтобы жечь, громить, убивать...

Толпа молчала и широким кольцом окружала четверых попавшихся налетчиков. Только изредка по кольцу пробегало сдержанное гудение.

— Вон, главный-то, видно, ихний: так и смотрит, кого укусить...

Самый молодой из четверых, с расквашенным носом, вдруг сделал несколько шагов вперед и вынул из сумки карту. Он потыкал пальцем в какой-то пункт и спросил:

— Калюга?.. Нейн?

Навстречу ему из толпы вышел Поликарп Вантеев, который считался на деревне знатоком немецкого языка, ибо был во время империалистической войны несколько месяцев в германском плену. Он собирался было что-то ответить немцу, как все зашумели:

— Не говори, не говори, Поликарп! Куда лететь, знали.

И Поликарп шагнул обратно — в толпу. Четверо посовещались между собой и вдруг пошли в сторону. И тотчас же двинулось вокруг них все село. Люди шли в известном отдалении, но не спускали глаз с летчиков. Четверо шли, прихрамывая, четверо брели понуро, спотыкаясь о кочки, беспомощно оглядываясь; и, окружая их на расстоянии, молча, не спуская с них глаз, попрежнему шли люди: ребятишки, старики, взрослые колхозники, молодухи. Так шли они, опускаясь в ложбины, подымаясь на холмы, перелезая через канавы. И в центре этого живого, молчаливого, но неумолимого кольца брели четверо фашистов. Потом четверо сели на землю. Тотчас же вокруг них присели на траву и колхозники.

— Сдавайся, что ли, уж! — крикнул осмелевший Сережка Костылев.

Но старший фашист опять вскинул автомат. И Сережка спрятался за спину Поликарпа. В это время на проселке зажужжал мотор, и на «газике» подъехал секретарь районного комитета партии, которому послали сказать о пленных. Секретарь, плечистый и решительный, выпрыгнул из машины и пошел прямо на четверых, вынув наган и крича: «Руки вверх! Бросай оружие!»

— Ханде! Ханде!.. Ручки обен, кверху! — переводил из-за его спины Поликарп.

Старший фашист прицелился в секретаря райкома из автомата, но тот продолжал спокойно подходить к нему. За секретарем, грозно надвигаясь, зашумела вся толпа. Какой-то старичок выпалил в воздух из дробовика. Фашист выругался, бросил на землю автомат, шагнул назад и оглянулся: трое его товарищей давно уже стояли бледные, послушно подняв руки.

Их окружили вплотную. Знаками трое из четверых показали, что им хочется пить. «Тринкен, тринкен», — пояснил своим Поликарп. Принесли воды в кружке. Младший, с расквашенным носом, жадно потянулся губами к кружке. Но старший фашист, прикрикнув, ударил кулаком по кружке и выбил ее из-под губ пившего. То же самое произошло, когда им дали закурить. Толстый летчик опять что-то сердито прокричал, поднял руки, и трое его товарищей послушно вернули папиросы.

— Ну, это, видать, шкура самая последняя, — говорили в толпе. — Гляди, как он их муштрует! Вот, вредный какой! Никак не хочет начальство свое уступить. Ух, так бы и приложил ему!..

Пленные угрюмо прислушивались и бросали недобрые взгляды на своего старшего. Но тупая привычка повиновения еще действовала. Они молчали.

На машине их отвезли в Москву. Через несколько часов их доставили в НКВД. Всю дорогу они молчали. Только тут, когда их вводили в здание, самый младший вдруг остановился и спросил у конвоира: «ГЕПЕУ? Чека?»

— Чека, Чека, — отвечал красноармеец.

И едва четверых ввели в комнату, где их должны были допросить, самый младший выскочил вперед и, тыча пальцем в сторону старшего, закричал, весь трясясь от возбуждения:

— Этот СС! Его первый брать! Сволочь! СС!..

Напрасно шипел что-то толстый, бросая свирепые взгляды на младшего.