Шамиль Ракипов - Звездные ночи

— Путь нашего полка, — торжественно сказала Таня. — Просим утвердить.

И подала мне красный карандаш.

В углу карты я размашисто написала: «Утверждаю. М. Сыртланова». Чувствовала себя в этот момент по меньшей мере командующим фронтом.

Девушки поблагодарили меня, я хотела уйти, но…

— Не уходи, — Таня как-то странно улыбнулась. На губах улыбка, а глаза серьезные. — Еще одна просьба.

— Слушаю вас, девочки. Что за просьба?

— Если с нами, со мной и Верой, что-то случится… В общем, если погибнем, мы тебя просим написать наши имена на здании рейхстага в Берлине.

— Никаких возражений! — вмешалась Вера, видя, что я собираюсь протестовать. — Никому о нашей просьбе не говори.

— Хорошо, — согласилась я. — А если со мной…

— Договорились! — Таня вскочила и, бережно сложив карту, спрятала ее на груди.

Позднее я узнала, что с такой же просьбой девушки обратились к Лейле, Жене Рудневой и Марине Чечневой. Их просьбу смогли выполнить только двое: Марина и я.

Нелегко быть командиром эскадрильи. Лейла похудела, она в постоянных хлопотах. Склонившись над картой, что-то шепчет, высчитывает. Гляжу на нее и хочется чем-нибудь порадовать ее, поддержать, сказать что-нибудь хорошее-прехорошее… Думаю, соображаю — ничего не приходит в голову. Радость — огромная, долгожданная — явилась в облике Тани Макаровой. Она ворвалась, как вихрь, в общежитие и начала лихо отстукивать чечетку. Мы вскочили, вытаращив глаза. Сердце колотится в такт бешеной пляске. Сейчас скажет. Не томи!..

— Ну, Таня, Танечка…

— Новороссийск наш! — выкрикнула плясунья и, гордо вскинув голову, умчалась.

С ликующим «Ура!» мы бросаемся в объятия друг другу, то замираем, то кружимся.

Войска Северо-Кавказского фронта — 18-я армия под командованием генерала Леселидзе и 56-я армия под командованием генерала Гречко, взаимодействуя с Черноморским флотом и Азовской флотилией, 16 сентября освободили Новороссийск, «голубая линия» прорвана.

Отступая, расставаясь навсегда с бредовыми мечтами о новом броске на Кавказ, к бакинской нефти, о победоносном марше в солнечную Индию, гитлеровцы предают огню многострадальный Таманский полуостров. Наш парторг Мария Ивановна Рунт ознакомила нас с приказом Гиммлера войскам СС и полиции, в котором им предписывалось:

«Добиться того, чтобы при отходе… не оставалось ни одного человека, ни одной головы скота, ни одного центнера зерна, ни одного рельса, чтобы ее остались в сохранности ни один дом, ни одна шахта… чтобы не осталось ни одного колодца, который бы не был отравлен. Противник должен найти действительно тотально сожженную и разрушенную страну».

Вот как они воюют с нами.

Кажется, что сама наша жгучая ненависть вращает пропеллеры самолетов. Эскадрилья получила задание бомбить скопление живой силы и техники противника на мысе Чушка, с которого немцы перебираются в Крым, на Керченский полуостров. Прикрывая отход, озлобленные гитлеровцы сконцентрировали на последнем, оставшемся в их распоряжении клочке кавказской земли множество прожекторов, зенитных орудий и пулеметов. По мысу бьет наша артиллерия, «катюши», днем и ночью на прижатые к проливу вражеские части, падают бомбы всех калибров. Враг несет огромные потери — тем легче будет нам штурмовать Крым.

Эскадрильи с разных направлений пробиваются к цели. Впереди — самолет Лейлы. Изредка она включает бортовые огни, я сразу повторяю сигнал — за нашим «По-2» следует Нина Ульяненко.

Самолет командира покачивает крыльями — значит, надо прибавить газ. Выполняю указание, повторяю сигнал, усаживаюсь поудобнее. Мотор ревет, но высота почему-то уменьшается… Тысяча метров… восемьсот… пятьсот… Холодное воздушное течение, направленное сверху вниз, давит на самолет. Меняю режим полета, тяну на себя ручку управления. Ладони горят, пот катится по щекам, щиплет глаза. Мы, по существу, падаем. Падаем с исправным мотором, работающим с полной нагрузкой. Внизу — Азовское море. Еще несколько минут такого полета, и мы врежемся в волны. Что предпринять? Повернуть назад? Это невозможно. Командир летит, будем лететь и мы…

Вместо подвига — нелепая гибель. Просто упадем в воду и утонем. Пытаюсь представить скорбь матери, Лейлы — в том, что она вернется на аэродром, у меня сомнений нет, — Бершанской, Тани Макаровой, Жени Рудневой — всего полка, но ничего не выходит, слишком это нелепо, чудовищно. Опускаюсь мысленно на дно моря… Бр-р-р… Не может этого быть!