Энтони Дорр - Весь невидимый нам свет

— Еще ни один учащийся не сумел построить мотор, — говорит Гауптман, не глядя на Фолькхаймера. — По крайней мере, без подсказки.

Вернер не знает, что ответить, поэтому молчит и снова тычет кочергой в камин. Искры летят в трубу.

— Вы знаете тригонометрию, кадет?

— Только то, что выучил сам.

Гауптман достает из ящика лист бумаги, что-то пишет:

— Вы знаете, что это?

Вернер щурится.

— Формула, герр доктор.

— Вы знаете, для чего она нужна?

— Чтобы по двум известным точкам найти третью, неизвестную.

Голубые глаза учителя блестят, словно он внезапно заметил под ногами нечто чрезвычайно ценное.

— Если я дам вам две известные точки и расстояние между ними, вы сможете решить задачу, кадет? Построить треугольник?

— Думаю, да.

— Садитесь за мой стол, Пфенниг. Сюда, на мой стул. Вот карандаш.

Вернер садится. Ноги у него не достают до пола. От камина в комнате жарко. Забыть про Фолькхаймера с его колоссальными ботинками и квадратной челюстью. Забыть про маленького лощеного учителя, который расхаживает перед камином, про поздний час, про собак, про шкафы, заставленные интереснейшими предметами. Есть только это:

Теперь d можно перенести в левую часть уравнения:

Вернер подставляет числа, которые дал Гауптман. Воображает, как два наблюдателя измеряют шагами расстояние между своими позициями, затем берут азимуты на далекий ориентир: корабль или фабричную трубу. Когда он просит логарифмическую линейку, учитель сразу кладет ее на стол, словно только и ждал этой просьбы. Вернер берет ее, не глядя, и начинает вычислять синусы.

Фолькхаймер наблюдает. Маленький учитель ходит из угла в угол, сцепив руки за спиной. Огонь в камине потрескивает. Слышно лишь дыхание собак да щелканье бегунка на логарифмической линейке.

Наконец Вернер говорит:

— Шестнадцать запятая сорок три, герр доктор.

Он чертит треугольник, подписывает расстояния и отдает листок учителю. Тот что-то смотрит в кожаной записной книжке. Фолькхаймер шевелится в кресле; его глаза поблескивают ленивым любопытством. Гауптман, упершись ладонью в стол, глядит в записную книжку, словно додумывая какую-то мысль. На Вернера накатывает безотчетное дурное предчувствие, но тут учитель вновь смотрит на него, и страх проходит.

— При поступлении вы написали, что после школы хотите изучать электротехнику в Берлине. И что вы сирота. Это так?

Вернер косится на Фолькхаймера, кивает:

— Моя сестра…

— Работу ученого, кадет, определяют два фактора. Его интересы и требования времени. Вам понятно?

— Да.

— Мы живем в исключительное время, кадет.

Волнение распирает грудь. Озаренный пламенем кабинет с книжными шкафами — в таких местах и вершатся великие дела.

— После обеда вы будете работать в лаборатории. Каждый вечер. Включая воскресенье.

— Да, герр доктор.

— Приступите завтра.

— Да, герр доктор.

— Фолькхаймер будет за вами приглядывать. Возьмите печенье. — Учитель достает перевязанную ленточкой жестяную коробку. — И дышите, кадет Пфенниг. Вы не сможете задерживать дыхание на все то время, что находитесь в моей лаборатории.

— Да, герр доктор.

По коридорам гуляет холодный ветер. Воздух такой чистый, что у Вернера кружится голова. Под потолком спальни вьются три ночные бабочки. Вернер в темноте снимает ботинки, складывает брюки, ставит сверху жестянку с печеньем. С верхней койки свешивается Фредерик:

— Ты где был?

— Мне дали печенье, — говорит Вернер.

— Я сегодня слышал филина.

— Тсс! — шикает мальчик через две койки от них.

Вернер протягивает наверх печенье.

— Знаешь их? — шепчет Фредерик. — Они очень редкие. Большие, как планер. Этот, наверное, был молодой самец, искал новую территорию. Он сидел на тополе за плацем.

— Ой, — говорит Вернер. Перед закрытыми глазами плывут греческие буквы: равнобедренные треугольники, беты, синусоиды. Он видит себя в белом халате среди механизмов.

Когда-нибудь он выиграет большую премию.

Шифрование, реактивные двигатели, все самое современное.

Мы живем в исключительное время, кадет.

В коридоре слышен стук подкованных каблуков — идет воспитатель. Фредерик ныряет обратно в койку.