Илья Маркин - Люди грозных лет

— Да, время катится. Не успеешь оглянуться — и промчалась жизнь.

— А ты здорово постарел, Алеша, — пытался переменить разговор Бочаров, — в плечах раздался, заматерел…

— Да и ты не тот.

Гвоздов помолчал, перебирая вожжами, и повернулся к Бочарову.

— Понимаешь, жизнь-то как устроена. Ну что, если бы Наташа не за Пашку вышла, а за тебя? Все бы у нее по-другому пошло…

— Насильно ее выдали, за богатством погнались, — чувствуя, как поднимается откуда-то из глубины давно утихшая боль, ответил Бочаров. — Если б хватило у нее сил воспротивиться, тогда…

— Про это и говорю. Все мы так. Вовремя не опомнишься, а потом и мучайся всю жизнь. А ну, ты, тянешься еле-еле! — хлестнул Гвоздов ни в чем не повинную лошадь и сердито передернул вожжами.

— Да, — вновь оживился Гвоздов, — а помнишь, как ты в первый раз в отпуск приехал? В новенькой форме, по два кубика на петлицах. Наташа как заново родилась! Я-то все знаю. И в саду видел вас и на задворках. Я даже один раз Пашку Круглова задержал, чтобы не застал вас.

— Ну, а ты-то как живешь? — вновь попытался переменить разговор Бочаров.

Гвоздов, склоня голову, равнодушно отмахнулся, бросил потухшую папиросу и торопливо достал новую.

— Да что я?! Живу, как и все: ни шатко ни валко.

Разговор больше не возобновился, и друзья детства сидели молча, думая каждый о своем. По сторонам извилистой дороги тянулись слегка всхолмленные поля, изредка рассекаемые неглубокими лощинами и оврагами. Бочаров с жадностью смотрел на светло-зеленые массивы только что начавшей колоситься ржи, на поля густо покрывшего землю пышного и перистого овса, на бледно-розоватые, еще не окрепшие листья и стебли гречихи, на все знакомое с детства и как-то совсем забыл, что всего в двухстах километрах проходит линия фронта и там уже целый год бушует война; забыл он также, что только вчера утром прощался с Ириной, тихой и задумчивой, что впереди радостная встреча с сыном, с родными и трудная, тяжелая — с женой.

Когда въехали в лощину и до родной деревни оставалось еще километра три, Бочаров спрыгнул с повозки. По голенищам сапог хлестала придорожная трава, от жары вспотела спина, но ноги сами несли его в гору. Сняв фуражку, широко размахивая руками, он жадно смотрел вперед и всей грудью вдыхал горячий, напоенный запахом полей воздух.

Заметно усилившийся ветер все порывистее гнал волны по полю, и они, извилистые, мягко шурша и переливаясь зеленью с золотыми оттенками, катились прямо к ногам Бочарова.

Сразу же за пригорком рожь кончилась, и открылось широкое многоцветное поле. Бочаров невольно остановился. По этому, как догадался он, просяному полю ровным рядом двигались восемь или десять женщин. В разноцветных кофточках, юбках, платьях, косынках, они то и дело нагибались, выдергивая сорняки. Поле, где прошли женщины, расстилалось ровным, одноцветным, зеленым ковром молодого, еще не выметавшегося проса, а впереди них желтели заросли сурепки, буйными кустами ядовито темнел молочай.

Женщины так углубились в работу, что не заметили Бочарова, и только когда под его ногами затрещали высохшие сорняки, одна из полольщиц обернулась и что-то сказала подругам. Полольщицы разом остановились, и в свете слепящего солнца Бочаров увидел их бронзовые лица. Он еще не успел рассмотреть их, как испуганно и радостно вскрикнул так хорошо знакомый голос: «Андрюша!», и крайняя справа женщина стремительно побежала к нему, размахивая зажатым в руке пучком желтой сурепки. То, что это была Алла, Бочаров узнал сразу же, но не сразу поверил этому и стоял, опустив руки, не зная, что делать. Перед его глазами мелькало голубенькое с белыми цветочками платье без рукавов и с широким вырезом на груди. Пробежав несколько шагов, Алла споткнулась, но тут же, оттолкнувшись руками о землю, встала и побежала еще быстрее, взмахивая так и не брошенным пучком сурепки.

Бочаров не успел собраться с мыслями, как горячие руки Аллы обвили его шею и губы обжег короткий поцелуй. Он неловко, сам не сознавая, что делает, обнял Аллу за плечи, потом отстранился и хрипло спросил:

— Костя как, здоров?

— Здоров, вырос, совсем большой, — поспешно ответила Алла.

— А старики как?

— Все здоровы, — глухо ответила Алла, скорее инстинктом, чем сознанием, уловив, что полуторагодовая разлука не затянула трещины в их семейной жизни. Она опустила свои большие совсем молодые зеленоватые глаза, и Бочаров заметил, как вокруг ее глаз сеткой сбежались тоненькие морщинки, а все ее когда-то напитанное кремом и пудрой лицо сразу постарело, побледнело. Словно впервые увидев ее, он с удивлением и любопытством смотрел на коричневые от загара, с крупными мозолями руки, на такие же темные голые ноги в стоптанных тапочках, на выгоревшие, с медным отливом волосы. Она молча стояла перед ним и, вдруг подняв голову, робко и устало взглянула на него. От этого взгляда Бочаров отвел глаза, взял ее за руку и чуть слышно сказал: