Илья Маркин - Люди грозных лет

И, войдя в свой цех, Василий Иванович не успокоился. Просторный, выстроенный перед самой войной цех был пуст. Лишь в дальнем углу, где темнел широкий проход в термическую, виднелось несколько станков, и около них копошились трое мужчин, четыре женщины и два совсем хлипких паренька. Как и прежде, ровно и спокойно гудели станки, шипела стружка, врезаясь в металл, взвизгивали резцы, но наметанный глаз Василия Ивановича сразу уловил, что по-настоящему работали только мужчины, а женщин и подростков даже учениками назвать было нельзя.

— Не так, не так, милая, — увидев, как молодая женщина с испуганным лицом грубо подала резец и застопорила станок, не выдержал Василий Иванович, — вот так надо, смотри…

Так началась у Василия Ивановича Полозова новая жизнь на родном заводе. Никто не зачислял его в штат, никто не назначал на работу, никто не указывал, что нужно делать. Как и обычно, вставал он рано утром, пил чай и вместе с Верой шел на завод. Ни начальников цехов, ни инженеров, ни мастеров на заводе не было. Всем управлял и распоряжался один Полунин. Увидев, что Василий Иванович обучает женщин и подростков, он постоял несколько минут и, ничего не сказав, ушел. А под вечер востроглазая хохотушка Зойка Васина, исполнявшая при Полунине все канцелярские обязанности, зашла в цех и передала Василию Ивановичу рабочую продуктовую карточку и талоны на дополнительный паек.

Торопливо бежали день за днем. Василий Иванович не заметил, как те женщины и подростки, с которыми он занимался, стали работать настоящими токарями. Не заметил он, откуда появилось еще несколько токарных и сверлильных станков, как просторный цех все гуще и плотнее заполнялся гулом, как все чаще и чаще из механического цеха уходили к пиротехникам тележки, доверху нагруженные обточенными корпусами мин.

Не заметил вначале Василий Иванович и появления на заводе нового для него человека, который, как говорили, до войны был сменным инженером в механическом цехе, а теперь считался секретарем парткома. Это был совсем молодой, лет двадцати шести, невысокий мужчина, с широкими не по росту плечами, крупной, коротко остриженной головой и пытливым взглядом серых настойчивых глаз. Все звали его Александром Ивановичем, и редко кто именовал по фамилии — Яковлев. Первое, что заставило Василия Ивановича обратить внимание на нового секретаря парткома, было назойливое стремление Яковлева влезть во все заводские дела. Они столкнулись совсем неожиданно, когда Василий Иванович ремонтировал старый токарный станок и, два дня безуспешно промучившись, плюнул и хотел бросить все, как подошел Яковлев и неторопливым, равнодушным голосом сказал:

— Шестерня промежуточная изношена. Выбросить ее и на двух передачах работать. Пусть скорость уменьшится, зато станок войдет в строй.

За долгие годы работы на заводе Василий Иванович так уверовал в свой авторитет, что чуть не задохнулся от дерзости молодого инженера. Он окинул его презрительным взглядом и, не ответив, вновь склонился над станком. Яковлев, видимо, понял состояние старика и ушел из цеха.

С этого дня и легло между ними отчуждение, которое ни старый, ни молодой никак не могли перешагнуть. В хлопотах и заботах Василий Иванович часто забывал о Яковлеве, но, увидев его, мрачнел и так углублялся в свою работу, что к нему невозможно было подойти.

А работа действительно все больше и больше захватывала старика. Он приходил на завод рано утром и уходил глубоким вечером, забывая и о еде и об отдыхе. Временами Василию Ивановичу представлялось, что все происходит точно так, как было в двадцатые годы, когда из кустарной мастерской мучительно и трудно начал вырастать машиностроительный завод. Но тогда сам Полозов был молод, здоров и силен. Теперь здоровье ослабло, и, становясь к станку, он чувствовал, что настоящего, напряженного труда долго не выдержит, что руки дрожат, а глаза часто застилает светлый туман. Раньше он редко интересовался делами цеха и тем более — всего завода. Лишь в конце месяца он сравнивал показатели участков, смен и цехов, сердился, когда его участок, смена или цех отставали, ругал начальство, ругал рабочих, которые работали хуже других. Теперь же, по неясным для него самого причинам, он каждый день заходил на склад готовой продукции, ревниво считал и пересчитывал все, что выпущено за смену, и уходил или довольный, или рассерженный, старчески ворча и раздумывая, что еще предпринять, чтобы побольше выпустить мин. По привычке он иногда ругал тех, кто работал с ленцой, но быстро утихал, видя, что и так люди стараются из последних сил, что даже девчонки и подростки — ремесленники — сутками не уходят из цеха, а старые, из мертвых возрожденные станки не могут дать больше того, что дают. И все же каждый вечер шел он домой довольный, подсчитывая, сколько сделает ночная смена и сколько на следующий день будет отправлено мин на передовую. Эти подсчеты так вошли в привычку, что даже дома, читая сводку Совинформбюро, там, где сообщалось об успехах наших войск, он с нескрываемым довольством приговаривал: