Илья Маркин - Люди грозных лет

— Ночью я дежурить буду, — решительно сказал Козырев, когда Дробышев поговорил со всеми расчетами, — а вы отдыхайте.

— Нет, нет! Ночь пополам, — возразил Дробышев.

— Нет, товарищ лейтенант, вы устали, да уж если прямо говорить — и не осмотрелись еще толком, а я тут каждую травинку изучил. Да и беспокоиться нечего, все будет хорошо.

— Я не беспокоюсь, — смутился Дробышев, — просто одному вам тяжело всю ночь…

— Ничего! Не впервой!

Дробышев все же настоял, чтоб Козырев отдохнул до двадцати трех часов, и, проводив его, остался один в траншее около второго пулемета. Положив локти на бруствер и упираясь грудью в жесткую стену траншеи, он стоял и смотрел в темноту, то и дело рассекаемую ослепительными вспышками ракет. Там, откуда с шипением взлетали ракеты, темнота была особенно густа, и в этой темноте Дробышеву чудились скрытые, невидимые движения множества людей. Это были не просто люди, это был враг, противник, отдаленный от наших войск бесконечным забором проволочных заграждений и узкой, также бесконечно растянутой в стороны полоской «нейтральной» зоны. Сейчас, темной осенней ночью, эта грань между противниками, обозначенная то гаснущими, то вновь взлетающими ракетами, чувствовалась особенно ощутимо. Одной стороной она уходила на запад и на север, туда, к городам Орел, Мценск и еще дальше, на подступы к Москве, другая сторона вспыхивала и меркла на востоке и на юге, где были Воронеж, Дон и где находился далекий, не видимый отсюда Сталинград.

Дробышев смотрел на эту рваную световую линию и мысленно представлял весь огромный фронт, рассекающий родную страну на две части. На одной стороне были свои, советские люди, а на другой, где тревожно и угрожающе густела темнота, затаился враг, которого теперь Дробышев чувствовал физически, всем своим существом, как злую силу, которая заставила и его самого и других советских людей бросить все свои любимые дела, надеть серые солдатские шинели и сидеть в этих траншеях, мокнуть под дождем, дрожать от стужи, проливать свою кровь и рисковать собственной жизнью. Поняв это, Дробышев не чувствовал себя маленьким, беспомощным, каким он представлял самого себя всего несколько часов тому назад. Нет, он не маленький и не беспомощный! Всего в нескольких метрах справа стоит станковый пулемет, а в сотне метрах вправо и влево стоят еще три таких же станковых пулемета, и он, Костя Дробышев, командир четырех станковых пулеметов, которые, попробуй только противник перешагнуть эту зыбкую сейчас, обозначенную вспышками ракет линию фронта, сразу же выплеснут поток горячих пуль и закроют целую полосу родной земли.

От сознания этого ему стало радостно и тепло. Отчетливые и ясные мысли одна за другой складывались в голове. Он думал, как завтра с утра, если на фронте по-прежнему будет тихо, начнет заниматься с пулеметчиками, расскажет им все то, что узнал в военном училище, как подружит с каждым из них, как добьется, что его взвод будет самым лучшим в роте, в батальоне, в полку, а может быть, и во всей дивизии. А потом, когда наши соберутся с силами и начнется большое наступление, его взвод двинется вперед, заливая свинцом противника и не давая ему ни отдыха, ни передышки. Все люди, что были во взводе, представлялись теперь Дробышеву хорошими, мужественными, смелыми. И самого себя он чувствовал мужественным и смелым, способным учить этих людей пулеметному делу, командовать ими в бою.

Легкой походкой, нащупывая руками стены хода сообщения, двинулся он к своей землянке и, подойдя к двери, услышал незнакомый визгливый голос:

— Ну что? Что ты мне доказываешь? — выкрикивал голос в землянке. — Мальчишка — этот лейтенант, юнец неоперившийся. Ему бы дома на печке сидеть, а не людьми командовать!

— Ох, Чалый, до чего же ты злой человек, — глухо проговорил второй голос. — Что ты злобствуешь, понять не могу.

— Да, я злой, злой, — еще визгливее выкрикнул первый голос, — и буду злым! Присылают мальчишек командовать нами, а они накомандовали: до Москвы немец добрался, до Волги, до Кавказа…

— Ну, молод лейтенант, зато грамотный он, училище закончил, — возражал второй голос.

— Все равно юнец! — выкрикнул Чалый. — Соску ему… За юбку материну держаться.

Ошеломленный, Дробышев едва устоял на ногах и, дрожа всем телом, в полубеспамятстве отступил назад, споткнулся обо что-то, быстро встал и, шепча: «Я докажу! Я не юнец!» — ходом сообщения побрел, сам не зная куда.

— Стой! Кто идет? — тихо окликнули его из темноты.