Илья Маркин - Люди грозных лет

— Очень хотел бы. Ну, а если вы столкнетесь лбами, знай: поддержки вокруг не найдешь. Один будешь воевать с Чернояровым.

— А комиссар полка, а мой заместитель Привезенцев?

— Ни на того, ни на другого не рассчитывай. Оба они в рот Черноярову смотрят, и оба, кажется, всерьез боятся его. Во всяком случае, Привезенцев хоть и колоритная фигура, но в борьбе с Чернояровым бесполезная, а комиссар… Я сам его не понимаю. Странный он какой-то. На передовой с солдатами он как бог, а с Чернояровым тише воды, ниже травы. Впрочем, что я тебя пугаю, давай лучше выпьем. Знай одно: что бы ни случилось — я друг твой до конца!

Лужко порывисто сжал руку Поветкина, но тут же отпустил ее и, сурово сдвинув брови, глухо проговорил:

— Ох, и трудно бывает, Сережа! Как подумаешь, что немцы воду волжскую пьют, так окаменеет все, ожесточится…

Он смолк и, сжав губы, сидел бледный, постаревший, совсем не похожий на того веселого, беззаботного юношу, каким знал его Поветкин.

— И когда же в конце концов мы остановим их и погоним назад? — почти шепотом продолжал он.

Резкие, нервные движения его, тяжелые, будто с силой выдавливаемые слова и особенно жесткое, беспощадное выражение лица были так не знакомы и так новы для Поветкина, что он невольно поднялся и обнял Лужко.

— Скоро, Петро, очень скоро все переменится.

— Я верю, я жду, — едва слышно ответил Лужко, — но мы столько пережили, столько перенесли… Сколько же еще ждать?..

— Да, пережили мы очень много, — в тон ему сказал Поветкин, — но, понимаешь, Петро, — с жаром продолжал он, — я еще никогда не был так уверен в наших силах. И на Халхин — Голе, и под Минском, под Смоленском, под Москвой разное думалось. Черт ее знает, что может случиться. Война не игрушка, всякие могут быть неожиданности. А теперь вот понимаю, — он резко взмахнул стиснутым кулаком, — всем сердцем чувствую, что скоро, совсем скоро начнется самое главное — разгромим мы немцев и погоним назад. Ты представь только, Петро, — склонился он к Лужко, — что делается у нас в тылу, там, в глубине страны. Взять хотя бы нашу академию Фрунзе. Помещений в Ташкенте не хватает! Вот сколько офицеров учится там! Как месяц, так выпуск. И это не просто офицеры. Это начальники штабов полков, дивизий, корпусов, оперативные работники штабов дивизий, корпусов, армий, фронтов. Это те, кто несет на себе основную тяжесть управления войсками. Меньше года прошло — академия с октября прошлого года работает, — а уже выпущено несколько сотен офицеров. И так во всех академиях: в артиллерийской, бронетанковой, авиационной, политической, инженерной связи. Это же тысячи офицеров, подготовленных заново, на опыте войны, на новых положениях. И представь, что будет, когда эта сила вольется в войска! Да разве только одни академии! А военные училища, курсы усовершенствования… Даже убеленные сединой ветераны армии заново переучиваются. Помнишь, у нас в училище был полковник Ветошкин? Строгий такой, седой, из прапорщиков, как он любил говорить. Сейчас он на курсах командиров дивизий.

День и ночь литературу штудирует, схемы чертит, рассчитывает, изучает… Вся армия, Петро, учится. Я тебе честно признаюсь. Когда меня 23 ноября прошлого года вытащили прямо из окопа и послали учиться в академию, я был ошеломлен. Немцы под Москвой, бои страшнейшие, а тут десятки, да что десятки, сотни офицеров снимают с фронта и учиться посылают. Что греха таить, бывало, нехорошие мысли шевелились. Сидит, думаю, какая-нибудь сволочь где-то в управлении кадров и под шумок фронт оголяет, путь немцу расчищает. Не только мысли, и разговоры даже были. Теперь-то все прояснилось, все понятно. Это было мудрое и дальновидное решение! Весь мир затаил дыхание, немцы кричат, что Москву в бинокли видят, а у нас с фронта сотни офицеров учиться едут! Вот она, сила наша и уверенность в победе. Прошло всего восемь месяцев, и эти сотни офицеров, что были взяты из боя, снова вернулись в бой, но уже не прежними, а другими, обновленными, вооруженные знаниями теории. Я очень остро это по себе чувствую. Под Смоленском однажды дали моему батальону дивизион артиллерийский и танковую роту, а я не знаю, что с ними делать. Как слепой котенок командовал.

Поветкин всей грудью вздохнул и смолк.

— Завидую я тебе, Сергей! — глядя сияющими глазами на Поветкина, сказал Лужко. — Не обижайся, я по-честному завидую. Мне так учиться хочется. Я уже год воюю, много видел, но постоянно чувствую: не хватает мне знаний, не хватает! Чутьем, опытом, собственной шкурой приходится до всего доходить.