Иван Сотников - Днепр могучий

— Товарищ лейтенант, — подскочил к нему Валей Шакиров, — вы ранены? Дайте перевяжу.

— Вперед! — приподымаясь на локтях, взревел Самохин, ясно сознавая важность и необходимость этой команды. — Вперед, в атаку! — И почувствовал: правую ногу свело от режущей боли.

— Я сейчас, сейчас, — запыхавшись, твердил склонившийся над ним Шакиров.

Но Самохин искреннее желание Шакирова помочь командиру принял за попытку задержаться тут, не исполнить его команду.

— Я те отсижусь, сукин сын! — превозмогая боль, закричал он на сержанта. — Вперед, говорю!

Плохо, если, случись, незаслуженно обидит друг. Тяжко, если изменит любимая. Но горше всего, когда несправедлив командир. Твой командир! Вот почему, выронив из рук уже приготовленный индивидуальный пакет, Шакиров отпрянул, как от удара. Лицо его побелело, глаза сузились и губы дрогнули от незаслуженной обиды. И все-таки попробовал объясниться.

— Я ведь перевязать только…

— Без разговоров — в атаку! — неумолимо приказал командир, и Шакиров вдруг разглядел в его глазах полную отрешенность от всего, кроме этой атаки, способной захлебнуться, если только выпустить ее из своей воли.

Вместе со всеми в живой подвижной цепи Шакиров бросился на огонь вражеских пулеметов и автоматов.

— Помкомвзвода, принимай команду! — прокричал Леон вдогонку и уронил голову на черный снег. Впереди вспыхнуло раскатистое «ура» и послышались взрывы ручных гранат. «Хорошо пошли! — обрадовался Самохин, чуть приподняв будто налитую свинцом голову. — Очень хорошо».

Танки вместе с пехотой ворвались на позиции немцев. Облегченно вздохнув, Леон оглянулся назад и сразу зажмурил глаза. Из-за горизонта вставало ослепительное солнце. «Солнце победы», — подумал он, щурясь и из-под руки пытаясь рассмотреть происходящее в тылу. Орудия прямой наводки снимались с места, поспевая за пехотой. Все шло как надо. Вдруг металлический скрежет и вой снова резанули слух. Опять из шестиствольных! Вой мин нарастал осатанело, смертельная тоска охватила Леона. Он как можно плотнее прижался к мокрой холодной земле, уцепившись руками за низкорослый кустик можжевельника. Взрывом его подбросило вверх, и от страшной, нечеловеческой боли в ногах снова занемело все вдруг одубевшее тело. Когда же он с силой грохнулся наземь, перед глазами поплыли огненные кольца. Они двоились, троились, нанизывались одно на другое, разгорались все ярче и ярче, потом разом померкли. «Убит или только ранен?» — мелькнуло в его сознании, едва способном воспринимать окружающее.

…Очнувшись, Самохин долго не мог вспомнить, что же случилось. Напрягая память, он с час пролежал на мокрой земле и продрог до костей. Кроме холода, он ничего не чувствовал. Клонило ко сну. Тогда он резким движением занемевших рук отбросил в сторону вырванный с корнем чахлый кустик можжевельника и протер глаза. Память, уцепившаяся за этот кустик, неохотно воскрешала происшедшее. Большое солнце висело над горизонтом. Солнце! Он быстро оглянулся назад. Вон лес, из-за которого оно поднималось, когда началась атака. Сначала ему показалось — ничего не изменилось вокруг. Так же голубело небо и где-то за холмом шел бой. Значит, продвинулись. Только теперь солнце-то не сзади, а за холмом спереди, где шел бой. Эге, удивился Самохин, крепко его долбануло, если он беспамятствовал почти целый день. Очень крепко. Но что же с ним? Ах, ранен. Шакиров хотел перевязать, а он прогнал его. Потом еще оглушило. Попробовал было шевельнуться и не смог. Жестокая, нечеловеческая боль сразу отняла силы. Все туловище, руки, шея казались омертвелыми, ничего не чувствующими. Боль в ногах ниже колен. Что такое? Он с трудом чуть приподнялся на локтях и сейчас же опустился. По телу прошел игольчатый ток, и снова режущая боль в ногах. Не уйти ему, не выбраться. И вдруг ощутил жажду. Пить, пить, пить! Он лежал на мокром снегу, перемешанном с землей. Конечно, им можно унять жажду. Он взял в рот полную горсть снега и сразу закашлялся. Во рту стало горько, шершаво от песка и земли, подкатила судорожная тошнота. Он долго отплевывался. А поодаль лежал, казалось, чистый белый снег. Пить! Ой как же хочется пить!

Леон огляделся. Справа стояла разбитая «тридцатьчетверка». Откуда она? Ее же не было тут. Дальше — с развороченной башней «тигр». Только теперь Самохин увидел мертвые тела. Многие в зеленых шинелях. Немцы! Чуть позади валялась разбитая пушка. Вот оно что… Да тут кипел бой! Контратаковали, значит. И никого из живых. Он крикнул как можно громче. Тихо. Совсем тихо. Раненые убраны. Выходит, его сочли убитым. Что же это такое? Кто теперь выручит его? Он просто умирает от нестерпимой жажды.