Борис Бурлак - Левый фланг

«Нет, видно, мы не можем не говорить о мертвых, — подумал я. — Сейчас Михаил, наверное, спросит и о Чекановой».

И он действительно спросил:

— А почему ты не расскажешь, как это все случилось с ней?

— С кем?

— Да с Панной Михайловной.

— Ты ведь знаешь, я полагаю.

— Зарицкий рассказал мне в нескольких словах, очень бегло. Его можно понять: говоря о ней, он думал о Вере. А Раиса вообще ничего не написала. Однако ты-то должен рассказать все по порядку.

Должен. Но нет печальней повести на свете… Когда я думаю о женщинах, которые были там, на фронте, я готов преклонить колено перед любой из них. Ведь только циники да околофронтовые обыватели, не нюхавшие пороха, могут криво ухмыляться при встрече с женщиной с боевой медалью или орденом. Но мы, прошедшие огонь и воду, торжественно свидетельствуем, что женщины на фронте не знали страха. Больше того, не раз случалось, когда какая-нибудь девчонка, санитарка или связистка, зенитчица или просто штабная машинистка, проявляла в критический момент такое поразительное самообладание, что и видавшие виды храбрецы могли бы позавидовать ее выдержке. Да, была, конечно, и на войне любовь. Были и легкомысленные поступки. Но трижды святы даже мимолетные увлечения под огнем. Там, как нигде, любовь прямо противостояла смерти и побеждала смерть. Это она, быть может, помогала Ивану Бондарю держаться до конца на крошечном плацдарме на Южном Буге. И подняла Бориса в последнюю атаку за Белградом, когда немцы вырвались к огневым позициям артиллеристов. И оберегала Зарицкого от ненужной удали. И окончательно вернула Строеву прежнюю уверенность в себе. Не потому ли такой нелепый, дикий случай с Панной острой болью отозвался в душе каждого из нас. Сколько потеряли мы на южном, самом длинном шляхе всей войны. И все же нет печальней этой повести….

— Я уже говорил тебе, Михаил, как в начале лета мы выступили из района Ческе-Будеёовице на восток. Шли напрямую, срезая углы европейских государств. И Панна решила на прощание посетить могилу мужа: когда еще смогла бы она побывать в Австрии? Комдив отправил с ней Акопяна и меня — в качестве охраны на всякий случай. Не теряя времени, мы выехали под вечер. В пути переночевали в гостеприимном городке, а утром следующего дня, простившись с Чехословакией, уже пересекли австрийскую границу и вскоре поднялись на придунайские высоты, с которых была видна в сиреневой слоистой дымке Вена. Помню, остановились, чтобы хоть издалека полюбоваться Веной. Голубой Дунай сверкал под июньским солнцем, окаймленный синими лесами, среди которых возвышались крепости и замки. Перед нами будто кто листал гравюры из читанного в юности средневекового романа. Так бы и простояли на круче дотемна, чтобы вдоволь насмотреться на все это великолепие отвоеванного мира. Но Панна спешила. Мы предлагали ей наперебой цейсовские бинокли. Она отказывалась, занятая своими думами. В новой саржевой гимнастерке, с вальтером на туго затянутом ремне, в такой же новой юбке и сшитых по ноге легких шевровых сапогах, она выглядела картинно. (Такими вот и пишут баталисты наших женщин-фронтовичек.) Теплый ветер ласково поигрывал с густыми прядями темных ее волос, которые всегда выбивались из-под берета, как ни укладывай их. Только чуть сдвинутые брови, тоже густые и крылатые, были горестно спокойными. Мы боялись лишний раз заглянуть в ее глубокие лучистые глаза, чтобы не потревожить ее нечаянной веселостью. (Чего скрывать, кто из нас не был тайно влюблен в Чеканову. Все мы, зеленые старшины, до галлюцинаций любили эту женщину.) Она постояла с нами несколько минут и задумчиво проговорила своим грудным голосом, который и до сих пор звучит у меня в ушах: «Ладно, ребятки, на обратном пути, так и быть, заглянем в Вену, а теперь поедем дальше». Через час мы добрались до места. Бросили машину на обочине дороги, неподалеку от обелиска, который четко выделялся на фоне буковой рощи. «Я только нарву цветов», — сказала Панна и быстро пошла, почти побежала к лесу. Эх, напрасно она туда пошла, когда и вокруг могилы цветов сколько угодно… И тут грохнул взрыв. Многоступенчатое эхо, слабея, раскатилось над Дунаем. Мы бросились к ней. Она упала среди буйных трав, крепко зажав в руке несколько ромашек… Взрыв был оглушительным, потому что это была противотанковая мина. И смерть Панны Чекановой была мгновенной… Ее похоронили рядом с Иваном Григорьевичем Строевым, похоронили с воинскими почестями. Дивизия продолжала марш, выполняя свою задачу, но комдив снял с марша дубровинский батальон, посадил на грузовики и сам привел его на дунайский берег. На могиле были сказаны проникновенные слова. И когда грянули ружейные залпы, нервы сдали даже у самых сильных. Трагедия этой прекрасной русской женщины заключила долгий счет наших потерь за всю войну…