Поль Сидиропуло - Костры на башнях

Конрад завидовал Карлу и, как ни пытался это скрыть, все-таки выдавал себя. «До чего же везучий, черт побери! — думал он. — Как бы я хотел быть на его месте! Честь-то какая — возглавить такую необычную экспедицию! Поход запечатлеют на кинопленке с самого начала восхождения и до водружения германского флага. Кинокадры эти покажут Гитлеру, всей ставке, знаменитый поход увидит вся Германия! Какие почести ожидают Карла Карстена! Он станет национальным героем, его наградят Рыцарским крестом. При виде Карла будут восклицать: ведь это же знаменитый Карстен, водрузивший германский флаг на самой высокой кавказской вершине!»

— Ты не подумай, дружище, я по-хорошему тебе завидую, — признался Конрад; он теперь уже стоял у окна и не поворачивался лицом к Карстену, чтобы не выдать своего смущения. — Ты и люди, которые пойдут вместе с тобой, совершите подвиг. Ты станешь народным героем!

— Нужно еще туда забраться, — вымолвил Карл без особой охоты. — А уж потом бить в литавры.

— Можешь в том ни минуты не сомневаться. Генерал Блиц слов на ветер не бросает. — В этот момент зазвонил телефон, Конрад вернулся к столу. — Уверяю тебя, что это звонит он. — И поднял трубку. — Мы готовы, господин генерал.

Эбнер подмигнул Карлу, а когда закончил разговор с Вальтером Блицем, опустил трубку и сообщил:

— Приглашает на совещание.

Как будто совсем недавно немецких альпинистов вез автобус по извилистой дороге вверх, углубляясь в живописное ущелье, и Карл восхищался горными пейзажами. И теперь здесь, в предгорье, среди сопок, густой зелени деревьев и небольших водопадов было все точно так же, как и прежде, ничто не потревожило естественную красоту природы. Однако не было на душе Карла той радости, того душевного подъема, которые он испытывал тогда, в тридцать девятом, напротив — его не покидало тревожное ощущение, что прибыл он сюда с коварной жестокой миссией. И неспособность что-либо изменить его тяготила.

Карла продолжали возмущать и нереальные сроки, отводимые для выполнения заданий. Вальтер Блиц намеревался в середине августа занять подступы к перевалу, находящемуся в районе Ларисы, затем — дня через три, не позже, — выйти на южные склоны Эльбруса; а еще через три дня водрузить германский флаг на самой высокой кавказской вершине. Спешит молодой генерал, славы желает. Блеска! И не думает, очевидно, о том, возможно ли такое осуществить?!

Конрад стоял у окна и смотрел, как по крутой дороге взбирается колонна; издали машины казались совсем маленькими, как спичечные коробки, и беспомощными перед высокими вершинами, встающими на их пути неприступной стеной. Ему почудилось, что машины вот-вот остановятся, так и не добравшись до возвышающейся над дорогой сторожевой башни.

Шум оборвал его думы. Конвоиры вывели во двор группу пленных. Внимание Конрада привлекла женщина с ребенком на руках. Где-то он ее наверняка видел. «Неужели это Соколова?» Он все еще сомневался и продолжал удивленно смотреть из окна. Наконец вышел из кабинета, прошел во двор.

— Господин полковник… — тотчас подлетел к нему офицер с докладом, но Конрад не стал слушать его, направился к женщине.

— Вы Надежда Соколова?

Она вздрогнула, прижала к груди ребенка.

— Вот так встреча! — Он был рад и смущен тем, что так открыто проявил свой восторг. — Вы не узнаете меня?

— Нет. — Она отвернулась.

— Понимаю, — заметил он участливо. — Вы сейчас взволнованы. Сердиты. Вы были в этом поезде? Не волнуйтесь, вас сейчас же освободят. Ваш муж, Виктор Соколов, так много сделал для всей нашей делегации. Долг, говорят русские, платежом красен…

С той самой минуты, как появился деверь, страх ни на минуту не покидает Мадину.

Ночью, задолго до рассвета, Амирхан неожиданно покинул дом; куда и зачем отправился, никому про это не сказал.

«Неужели убрался?» Мадина поднялась, прислушалась к настороженной темени комнаты.

За окнами послышались удаляющиеся шаги.

«Убрался… Чтоб не дошел, не вернулся…» Босиком бесшумно поспешила в комнату сына.

Азамат спал, уткнувшись лицом в подушку. Мадина настроилась решительно и не раздумывая разбудила сына.

— Он ушел, — сказала она.

— Кто? — пробурчал Азамат глухо.

— Дядька твой.

— Ну и что? Дела у него.

Мадина с досадой махнула рукой: ее не интересовали занятия деверя.

— Вот что, сынок. Давай поговорим.

— Спала бы лучше. Ночь на дворе.

— Нет, ты послушай. Покуда его нет — поговорим. Не будем откладывать. И Чабахан не слышит. Спит. Вот и решим, как быть.