Поль Сидиропуло - Костры на башнях

— Ты что поспешила поменять фамилию? — выспрашивала Маргарита Филипповна гостью, а сама посматривала на Надю, сидевшую сбоку, молчаливую, притихшую от навалившихся на нее неприятностей. — Иначе скажи, чего ради выходить было замуж за нелюбимого? Так я говорю или чего-то не понимаю? Или боялась остаться в девках?

— Ой, не знаю, — разрумянилась смущенная Таня. — Может быть, и так — не по любви, а может быть, и этак. Просто стало жаль мне Прохорова. Разве вы не видели? Какой-то он такой был обиженный, что ли, бездомный…

— Почтительно здоровался со мной, наклонял голову, — напомнила Маргарита Филипповна.

— Что хорошего он видел в жизни? — оживленнее добавила Таня. — Все по общежитиям скитался. И на Урале, да и здесь. Ни кола ни двора. Никого у него. Подумала, подумала: эх, была не была! Доброе дело сделаю. Если любит — пусть. Говорят ведь, сделай добро, и оно окупится сторицей… — Последние слова Таня произнесла с игривым пафосом, чтобы придать своим уж слишком обнаженным откровениям несколько забавную окраску. — А что — боялась и в девках остаться!

Много трудного, безрадостного выпало на долю каждого из них в последнее время, не хотелось и в этот вечер друг другу портить настроение, томить печальными известиями, которых и без того через верх. Лучше вспомнить что-либо приятное. Именно с таким намерением явилась Таня в дом женщины, которую уважала за простоту и доброту еще со школьной скамьи. Она сразу же, с того самого момента, как только переступила порог, распахнула настежь дверь и вымолвила с веселой таинственностью: «Тук-тук-тук, к вам явилась Семенюк», чем вызвала у Маргариты Филипповны улыбку.

Но молчаливой и печальной оставалась Надежда, и ничто, кажется, не могло вывести ее из угрюмого состояния. Товарки уверяли ее, что все может измениться, важно, чтоб ве теряла надежду — кто знает, может быть, фашисты намеренно пугают население города этим самым зловещим угоном детей. Никто добровольно не идет к ним работать, вот и негодуют оккупанты, стращают, чтобы ради детей своих шли на уступки.

— Но откровенно говоря, мне нравился совсем другой парень, — продолжала с шутливой простотой Таня. — После десятого класса он уехал учиться в Ленинград. И больше не появлялся в Тереке. Вы его помните, Маргарита Филипповна…

Надя слушала и порой не слышала, о чем говорит Таня Прохорова, — мимо ушей пропускала незамысловатые признания простодушной говоруньи и думала о своем. «Господи! Что же это было со мной? Если бы не Маргарита Филипповна, кажется, натворила бы в безумстве непоправимых глупостей. Вот дура! Ополоумела от страха в тот миг, кинулась на грудь к Азамату». А он решил воспользоваться ее беззащитностью. Ее спасительница появилась в темных сенях тогда, когда Азамат прижал Надю к груди и стал порывисто целовать ее в шею, в щеки, в губы, а руки его блудливо шарили у нее за пазухой, мяли груди. Она спохватилась и пришла в себя, лишь когда Маргарита Филипповна грубым голосом осведомилась:

— Где это ты запропастилась, голубушка?

И, увидев Татарханова, певучим голосом договорила:

— А-а, у нас, оказывается, гость? Это ты, Азамат Рамазанович? Проходи.

В темноте она не заметила бледного лица Нади, ее растерянности. Пригласив гостя в комнату и отворив перед ним пошире дверь, Маргарита Филипповна пошла вперед, как бы показывая дорогу. А за ней Азамат, поправляя длинные черные волосы.

Надя вышла во двор, чтобы прийти в себя. Еще горше сделалось на душе: к острой душевной боли прибавилось неприятное чувство гадливости, самой вдруг стало противно. Она расплакалась. Затем умылась под краном холодной водой: Никак не хотелось идти в комнату. При одной мысли, что она покажется Азамату на глаза, увидит его — ее бросало в жар.

«Господи! Как же это могло случиться? Как я такое допустила?» Она тянула время, хотя нужно было идти укладывать сына спать. Наконец пошла. Маргарита Филипповна звала к чаю, но Надя отказалась, сослалась на то, что разболелась голова. Лежала в соседней комнате рядом с сыном, прижавшись к его теплому телу, и все не могла успокоиться. Щеки горели, словно отхлестали ее по лицу крапивой.

За ночь она просыпалась не раз, не раз в темноте ругала себя: «Да возьми себя в руки! Расправь плечи! Не можешь за себя постоять?!» Утром встала с твердой решимостью отправиться в школу — да, да, и она будет вести уроки литературы.

— Вот так бы давно! — одобрила Маргарита Филипповна.

Надя вошла в класс к ребятам — ни тени печали на лице. Стояла тишина, мальчишки и девчонки точно почувствовали, как непросто вести урок учительнице в оккупированном городе.