Николай Прокудин - Бой под Талуканом

Вдруг Элька вырвалась из рук комбата и, смахнув пустую посуду со стола, вскочила на него и зашлась в энергичном танце, при этом медленно раздеваясь. Вначале в угол комнаты полетела футболка, затем юбка. Когда очередь дошла до бюстгальтера, комбат заорал:

– Все, стоп! Пьянка окончена! Пошли все по домам! Элеонора, не смей снимать трусы! Выключите кто-нибудь эту проклятую музыку! – рявкнул комбат и стащил за руку с «подиума» девицу, стягивающую с себя трусы. – Элька, марш в койку!

– Не умер бы комбат от перенапряжения, загоняет она его, – сказал я, смеясь, на выходе из комнаты.

– Не загоняет, он во всем меру знает, – ответил Женька Скворцов, мы разбрелись по своим «берлогам».

Первые лучи солнца (а может, и не первые), пробившиеся сквозь фольгу светомаскировки, ударили в глаза и бесцеремонно разбудили. Эта фольга не очень хорошо держит свет, все же когда-то она была мешками для упаковки трупов, а потом переместилась на окна. Нужно бы новой заменить.

Голова гудела так, как будто ею всю ночь стучали в большой церковный колокол. Во рту творилось что-то ужасное. Все ж трезвость гораздо лучше пьянства, прав Михаил Сергеевич!!! Впервые за год, с момента прощания с дружками-собутыльниками в Теджене, со мной такое. Коньяк-водка, коньяк-водка – гремучая смесь получилась. Рука нащупала стоящую в тумбочке банку «Si-Si». Пж-х-хр! Крышка вскрыта, и освежающий напиток тремя глотками исчез в глубокой, бездонной яме желудка.

Не помогло! Пришлось достать еще и бутылку «Боржоми». Открыв крышку о край тумбочки, я отпил граммов двести и тупо уставился в сторону висевшего на стуле х/б. Над карманом виднелась свежая просверленная дырочка для ордена, но самой Красной Звезды там не наблюдалось!

Вот черт! А ведь был орден! Два раза его облизывал вчера. Я, тяжело кряхтя, встал с кровати и поднял валявшиеся на полу брюки. И в карманах было пусто. Помню точно, что после тоста я его положил в карман! Выпил с танкистами, достал из стакана и сунул в брюки. Стоп, может быть, в куртке х/б? Нет, после тщательного осмотра всех карманов – ничего.

Пропал! Ни на кровати, ни под кроватью, ни под стулом, ни в тумбочке, ни за тумбочкой, ни в туфлях. Нет нигде. Что ж, пойдем, напрягая память, мысленно от кровати к комнате комбата, хотя я шел на автопилоте, но путь возвращения помню более-менее отчетливо.

С огромным трудом передвигая ноги, добрался до умывальника и устроил себе холодный душ из перевернутого крана для мытья ног. Прохладная вода привела в чувство, но не восстановила душевного равновесия. А еще и тревога за пропажу била молотом по мозгам.

Потерять правительственную награду всего через два месяца после вручения – это ЧП. Жалко потерять Звездочку, да и скандал вероятен. Твою мать!

Выйдя из общежития, я грустно побрел к танкистам, глядя под ноги, в надежде, что где-нибудь между камней блеснет ярко-красный металлический предмет. Нет, не повезло, не нашел. Комната Ахматова оказалась запертой на замок изнутри, за дверью тишина. На мой стук никто не откликнулся. Я двинулся в столовую, чтобы разыскать Романа, но он вдруг сам окликнул меня. Оглянувшись, я увидел его и командира артдивизиона, стоящих на высоком крыльце перед входом в жилое помещение командира полка и его заместителей.

– Ник! Ник! Ростовцев! Иди сюда, родной! Чего грустишь? Ничего не хочешь у меня спросить? – поинтересовался, нахально улыбаясь, комбат.

– Товарищ майор, Роман Романыч, ты его нашел? – обрадовался я.

– Чего его? Кого его? Я нашел ящик коньяка, не меньше, правильно, Володя? – обратился он к артиллеристу.

– Это точно! А что за ящик? – переспросил майор Скрябнев.

– Да понимаешь, приперлась вчера ко мне в комнату пехота, черти ее принесли, нажрались, все перевернули, ордена разбросали и ушли. А я бегай, разыскивай их потом, чтобы находку вернуть! Где справедливость?

– Нет-нет, орден точно тянет на ящик коньяка! – поддержал Романа Скрябнев. – Лейтенант, проставляйся.

– Черт, это нечестно! Сам меня накачал, потом всех быстро выгнал, даже деваху вашу не пощупали, а теперь опять приказ – накатывать. Это все оттого, что нас из комнаты экстренно разогнал и завершение стриптиза сорвал! – запротестовал я.

– Рома, что, опять стриптиз? – ухмыльнулся Скрябнев.

– Ага, снова, никак не отучу, как выпьет, хлебом не корми, дай ей прелестями своими потрясти, – вздохнул Ахматов. – Ну а ты, Ростовцев, как хочешь, подумай, дело твое. Нет коньяка – нет и ордена! – И они, засмеявшись и выбросив окурки, пошли на доклад к вернувшемуся из отпуска командиру полка.