Владимир Ераносян - Колорады

Но… Недаром глаголят, что случайность — псевдоним Бога. Злополучный звонок на велике все испортил. Наехав на выбоину в асфальте, это примитивное устройство предупреждения опасности задребезжало и было услышано. Я не успел даже спрыгнуть. Они бежали мне навстречу и находились уже метрах в ста.

— А ну, стоять, буду стрелять! — крикнул один из пугачевских.

Я по дурости своей не стал убегать в сторону леса. А встал как вкопанный и передернул затвор.

— Не подходить! Уложу очередью. — предупредил я окружившую меня банду, но никого моя бравада не остановила.

— Крым! По своим стрелять не будет, он же не псих, сбежавший с лазарета, — заключил кто-то сбоку. Но удар прикладом в затылок я получил, как, собственно, и ожидалось, сзади. В отключке был недолго. Очнулся без броника и без оружия. Понял, что пинали, так как болели ребра и скулы. Надо мной стоял Пугач и приговаривал:

— Чмырь кудрявый, дезертировать решил? А мы, значит, тебя настигли. Скажем, давно к тебе приглядывались, подозревали, что засланный казачок. Так и вышло. Оружие прихватил и драпать на велике к своим соратничкам в Хохлэнд. Ссучился за бабло продать наши диспозиции, численность на блокпостах и в городе. Кончай бывшего черноморца…

Только Пугач произнес свою губительную для меня команду, как на обочине раздался истошный крик. Там случился реальный форс-мажор, который мог и без меня сорвать намеченную сделку.

А произошло вот что… Кавказец, друживший в недавнем прошлом с обезглавленным ополченцем «Змеем», вывел по малой нужде ослепленного им же правосека. Да и «пришил» его после облегчения.

— Ты что натворил, совсем крыша едет? Мы тридцать человек условились передать! Ровно тридцать! — негодовал атаман, забыв про меня и подскочив к канаве с незапланированным трупом.

— Не знаю, он моей мамы коснулся своим поганым ртом, — оправдывался кавказец. — Надо было язык ему чикнуть, но я не стерпел и проткнул его кинжалом. Зачем я его ношу… Нервы.

— Батько, не кипятись, — нашелся адвокат горца. — Можно Крыма сплавить. Тридцатым пойдет. Тогда все тютелька в тютельку. Только форму с жмура пусть Тимур сам снимает. Крыму она пойдет.

Наступил самый ответственный момент. С той стороны дали сигнал — ракету. Пугач приказал ожидающих своей участи пленных, большинство из которых дрожали как цуцики, приготовившись мысленно к расстрелу, слазить по двое.

Щеколды щелкнули, упал с грохотом борт, из брезента выныривали пленные. Первые двадцать человек посадили на колени. Я лежал неподалеку, окровавленный, с переломом ребер, превозмогая боль, пытаясь понять, что же решили эти ублюдки насчет меня. Зачем они сняли с меня мою форму и надели на меня чужой порванный камуфляж? Я слышал обрывки фраз: «Пошла первая десятка, вторая, бегом, марш!» Кто-то в шахтерской каске передал Пугачу мешок. Потом меня подняли. Посадили на колени. Рядом оказался лысый череп в исторгающей зловоние сутане. Во рту у похожего на ксендза пожилого человека с выпученными глазами, наполненными кровью от лопнувших сосудов, торчал кляп, а на груди не было креста. Он мычал, словно требовал последнего слова на заседании присяжных, но на него никто не обращал внимания. Нас с ксендзом подняли, и мы замкнули удаляющуюся колонну.

— Двадцать девять, тридцать… — считал голос Пугача, провожая меня к врагу на верную гибель. Изощренная гнида. Но в эту минуту я понял, что если меня убьют, то будет это не алчный атаман. И эта мысль на мгновение как-то согрела мне душу. Мимо проехала «копейка», за рулем дядя Ваня. Ну да, конечно, дядя Ваня шнырял и тут и там и сыпал информацией. Ему никто не верил, потому что он говорил только правду. Всем и без пыток. Наверное, он был счастлив, потому что все время улыбался. Даже сейчас, за рулем своей «копейки», он чему-то безумно радовался.

— Посчитай бабло, — недоверчиво глядел Пугач на второй доставленный мешок. — Пока пастор не скрылся из виду.

— Вроде все ок, — прозвучал положительный ответ.

— Тогда в чем подвох! — пошутил атаман, ухмыльнувшись уголком рта и вытянув сигарету из пачки. — Неужели так легко стать богатым? По сто на брата.

— Почему по сто? — спросил провинившийся кавказец.

Пугач перерезал ему горло не за любопытство и прошипел в еще воспринимающее ускользающую реальность лицо:

— Ты облажался, что как суслик обижался. Будет другим наука. Надо держать себя в руках. Мы тут не садисты. Твою мать… — Пугач поднес к сигарете горящий фитиль своей бензиновой зажигалки и втянул дым.