Петр Сажин - Севастопольская хроника

В рыженькой кожаной куртке, в полевой, пропаленной жгучим южным солнцем фуражке и мягких, сильно разношенных хромовых сапогах, он любил носиться вблизи передовой линии на видавшей виды машине. За ним гонялись самолеты, порой обстреливала артиллерия противника. Он казался человеком бесшабашной храбрости. Но потом, когда я познакомился с ним поближе, понял, что он, как и другие советские командующие, бывая на переднем крае, не думал о том, как он себя ведет, – он работал, выполнял роль души армии, в опасных условиях боевой действительности.

Немцы пишут его фамилию так: Петрофф. Они знают о нем не очень-то много, но в Севастополе, во время допроса одного из пленных, случайно обнаружилось, как был взбешен командующий 11-й немецкой армией генерал фон Манштейн, когда узнал, что во главе войск, наносящих смертельные удары по его армии, стоит русский генерал самого низкого происхождения – Петров был сыном сапожника!

Да, отец нашего генерала Ефим Петров действительно был сапожником в провинциальном городишке Трубчевске Брянской губернии.

Известно, что полководец знатен не происхождением, а выигранными сражениями. Что толку от пышной кроны генеалогического древа фон Манштейнов, если их последний отпрыск, слывший «лучшей стратегической головой Третьего рейха», наткнувшись на активные действия советских войск под стенами Севастополя, застревает там на целых двести пятьдесят дней! Это не двухнедельный марш через всю Францию! Полководческий талант – не наследственное право.

В роду Манштейнов с незапамятных времен все были военными, да не рядовыми, а генералами! А Петров и не мечтал о военной карьере – его тянуло к живописи, и, возможно, он стал бы художником, если бы иначе сложилась его судьба. После окончания Трубчевского высшеначального училища земские власти рекомендовали сына сапожника – одного из лучших учеников – в Карачевскую учительскую семинарию.

Окончить семинарию ему не удалось – в декабре 1916 года Петрова призвали на военную службу. Он попадает в Московское Алексеевское юнкерское училище, а в середине 1917 года выходит из училища прапорщиком и назначается командиром полуроты в Астрахань. В марте 1918 года прапорщик Петров вступает добровольцем в Красную Армию и в том же году становится членом партии большевиков.

О своем прошлом генерал рассказывает хотя и охотно, но, из-за постоянной занятости неотложными делами обороны города, без подробностей.

Приходится утешаться отделкадровской скороговоркой: дважды ранен, контужен, в начале службы в Красной Армии командовал взводом, сражался на фронтах Гражданской войны. После Гражданской войны – это было в двадцатых годах – продолжал службу в Туркестане. Здесь тоже различные командирские должности, комиссарство, начальствование в военном училище и т. д.

В этой скороговорке уложено почти двадцать лет непрерывной военной службы. И все эти двадцать лет денно, а порой и нощно – в седле.

Трудно сказать, что было самым интересным в его жизни: то ли годы Гражданской войны, то ли служба в Средней Азии, где он накапливал военный опыт и командирское мастерство. Он довольно легко, говоря современным языком, «адаптировался» в Туркестане.

Пески, горные кручи, глубокие ущелья, бурные реки, палящее солнце, пестрая жизнь, сложные обычаи и нравы – все это он воспринял как неизбежные условия, в которых должна протекать его военная служба. И не только не страдал от всего этого, но и сумел полюбить и изучить в совершенстве три языка: узбекский, туркменский и таджикский. Это облегчило ему сложную в условиях тех лет борьбу с басмачами, которую нужно было вести не только военными средствами, но и разъяснением реакционной деятельности мусульманского духовенства в районах действий басмаческих банд.

В Средней Азии Петров командовал кавалерийским полком, сводной узбекской бригадой, потом начальствовал в военном училище, в канун Отечественной войны был назначен командиром 27-го механизированного корпуса. В сороковом году получил чин генерал-майора.

За этими скупыми и отжатыми до сухости словами мне видится сюжет острой, полной приключений и напряженного развития повести.

В конце двадцатых годов мне довелось в качестве корреспондента объездить верхом многие горные районы Таджикистана, переправляться на каюках через бурную и своенравную Амударью. В те годы железная дорога действовала лишь до Термеза, а дальше либо на арбе, либо в седле.

Жизнь в Средней Азии тогда была сложна, новое едва-едва пробивалось, а в горах и пустынях скрывались отряды басмачей Джунаидхана и Ибрагимбека.