Владимир Коваленко - Крылья Севастополя

«Только бы не промазать!» - подумал Димка, а Павлову сказал:

- Не торопись бросать!

- Есть! - откликнулся штурман. - Десять влево!

Триандофилов чуть довернул самолет, еще ближе прижался к воде, двинул сектора газа до отказа: моторы взвыли на высокой ноте. Все внимание летчика было приковано [184] к транспорту. Когда, казалось, самолет вот-вот врежется в его борт, мелькнула мысль: «Пора!» Машина облегченно вздрогнула - торпеда пошла вниз. Триандофилов рванул ручку управления, чтобы «перепрыгнуть» через транспорт, и тотчас раздался глухой взрыв: торпеда попала в цель.

Теперь - поближе к воде, и - зигзагами, подальше от каравана. Самое опасное позади. И вдруг - страшный толчок в спину, ослепительный свет перед глазами, и Триандофилов провалился в черную бездну…

А случилось вот что: снаряд попал в бензобак, взрывом самолет разметало на части. Казалось бы, после такого взрыва на борту самолета не должно остаться ничего живого, чудес не бывает. Но чудо произошло.

Триандофилов очнулся от нестерпимого жара. Открыл глаза: вокруг пылало море. Он не сразу сообразил, что при взрыве его выбросило из самолета и не утонул он благодаря спасательному жилету. А горел вокруг разлившийся из самолета бензин.

Пламя уже полыхало рядом, загорелся комбинезон. Димка хотел отплыть в сторону, но выяснилось, что одна рука ему не подчиняется: при малейшем движении все тело пронзила нестерпимая боль… От резкого движения второй рукой он снова потерял сознание, мозг пронзило короткое: «Все!»

Но, видимо, еще не суждено было ему умереть. Очнулся в катере. Вокруг были румыны: команда и раненые с потопленных кораблей, подобранные в воде. Видимо, и его приняли за своего - румына.

Вместе с «соотечественниками» отправили в госпиталь в Констанцу. Ранения оказались тяжелые: перелом правой ноги и правой руки, перебита переносица (видимо, ударился о приборную доску), много осколочных ранений, сотрясение мозга. К тому же - большая потеря крови.

Полгода боролись за его жизнь румынские врачи, полгода он молчал. А когда дознались, что он советский летчик, не расстреляли (время не то - март 1944-го!) - отправили в лагерь для советских военнопленных. В лагере содержалось около пяти тысяч узников, и в этих тяжелых условиях большинство из них оставалось советскими людьми, преданными Отчизне. Существовала подпольная партийная организация, действовал совет офицеров, решения которого имели силу закона. Среди пленных регулярно проводились политинформации, беседы. Триандофилов и в плену не опускал рук. Он бывал во всех 18 корпусах [185] лагеря, рассказывал о положении на фронтах. Каждый корпус составлял отряд, который, в свою очередь, разбивался на звенья. Триандофилова вскоре назначили командиром звена, в которое входило около 70 военнопленных.

- Был среди нас один человек, - рассказывал он, - которому все подчинялись беспрекословно. Он не был председателем совета офицеров, но вся информация, все распоряжения исходили от него. Этот человек был для меня и многих друзей загадкой. Раскрылась эта загадка при необычных обстоятельствах. В ночь на 20 августа 1944 года, когда в Бухаресте румынские войска начали разоружать немцев, в лагере по команде совета офицеров прозвучал сигнал: «К оружию!» Охрана была разоружена, военнопленные в строевом порядке пошли навстречу нашим войскам.

- В Одессе, на первой проверке, - рассказывал далее Дима, - мы увидели этого офицера в форме полковника войск НКВД. Оказывается, он специально был заслан в лагерь, чтобы проверить, как ведут там себя наши пленные. Теперь, перед строем, он давал характеристику каждому. Одним командовал «Шаг вперед, кругом!», другим - «Шаг назад!» Образовалось две шеренги, стоящих лицом к лицу. Тем, кому скомандовали «Шаг вперед!», - сразу вернули форму, звание, ордена и отправили в свои части.

- А с другими как?

- Отправили на дополнительную проверку.

Ему скомандовали «Шаг вперед!». Димка вновь вернулся в боевой строй черноморских летчиков.

* * *

А для Жени Акимова тот полет, когда он навел на караван судов пятерку торпедоносцев, оказался последним.

На рассвете следующего дня он должен был снова вылететь на разведку, как и накануне, «правым кругом» - от Босфора до Севастополя. Нам с Уткиным предстояло разведать морские коммуникации с фотографированием Севастополя. Вылет Акимова намечался на четыре ноль-ноль, наш - двумя часами позже.

Когда мы приехали на аэродром, большой ДБ-3ф Акимова уже стоял на старте, моторы работали на малых оборотах, видимо, Женя просил разрешения на взлет. Мы вышли из машины, потихоньку по границе аэродрома направились к своему самолету: торопиться было некуда, до взлета еще было достаточно времени. Ярко горели огни, обозначавшие границы взлетной полосы, впереди, где-то [186] у береговой черты, настойчиво мигал самый яркий огонек - по нему при взлете держит направление летчик. Наш аэродром - узкая щель между гор, поэтому ночью на взлете за этим огоньком надо следить особенно внимательно, а то и до беды недалеко: заденешь крылом за гору - и все.