Николай Михайловский - Только звезды нейтральны

Зайцев поморщился:

- Глупо поступил Лобанов. Кому нужна его гибель? Какой от этого выигрыш?

- Он до конца выполнил свой долг, - отозвался Проскуров.

- Перед кем?

- Перед нами всеми!

- Ложь! Никакого долга не существует. Люди ничего не должны друг другу.

- Люди всю жизнь должны, - сказал Максимов, и все за столом утихли, прислушиваясь, Надюша даже подперла кулаком разрумянившуюся щеку. - Должны тем, кто их родил, кормил грудью, учил грамоте. Должны знакомым и незнакомым людям. И обязаны свято платить свои долги. Если они так делают - значит, живут честно, правильно, а если человек не платит долгов - значит, жизнь его ничтожная, дрянная. Никто о таком человеке не вспоминает, никому он не нужен…

Зайцев взял в руки графин и опять наполнил рюмки.

- Это скучно. Давайте лучше еще по маленькой.

- Нет, долги платить не скучно, комдив прав, - сказал Проскуров, понимающе переглядываясь с Максимовым. - И, воюя, погибая в море, мы тоже платим долг Родине и народу.

Зайцев видел, что не так-то просто уйти от острого разговора, но не терял надежды, что ему удастся поставить точку последним. Вот где представляется случай блеснуть своей эрудицией.

- Я сам никогда не был ханжой и терпеть не могу громких фраз, - произнес он и будто рукой снял с себя опьянение. - Пора понять, мы живем в двадцатом веке Лозунг нашего века - практицизм. Возьмите, например кораблестроение. Мы не строим кораблей со снастями и рангоутом, а строим с дизелями и паровыми турбинами. Вы думаете, потому, что паруса - это некрасиво? Ничего подобного! Сегодня в кораблестроении все подчинено целесообразности. На современном корабле нет ни одного прибора, ни одной вещи, не имеющей строго практического значения.

Зайцев все-таки привлек к себе внимание. Максимов выслушал его, кивнул:

- Хорошо. Предположим, ты прав, говоря о кораблестроении. А как же быть с человеческими отношениями? Разве там тоже самое главное - пресловутый практицизм?

- Человеческие отношения служат делу так же, как служим мы сами.

- А дружба? А любовь? - послышались голоса.

- Любовь и дружба создают хорошее настроение - и в том их практический смысл.

Поднялся шум, и из этого шума выделился обращенный ко всем присутствующим страстный и негодующий голос Надюши:

- Неужели вы, товарищи, верите в возможность устроить жизнь по такой нехитрой схеме? Разве можно все разложить по полочкам даже в наш, как вы выразились, век практицизма? Неужели вы все так думаете?!

- Нет, не все, - успокоил ее Максимов. - Пока так думает один товарищ Зайцев. Он заблуждается, притом не первый раз.

Зайцев усмехнулся.

- Интересно!… Когда же я еще заблуждался? Будь добр, напомни.

- Я думаю, ты помнишь не хуже меня. Красивый вид имели бы мы в первые дни войны, не будь весь наш флот, каждый корабль, каждая боевая часть в состоянии постоянной готовности! Кормушенко и кое-кто с ним хотели опорочить нас, представить все, что мы предлагали, детской забавой, а война показала, что мы были правы. Немцы не застали нас врасплох. Для них флот сразу оказался орешком не по зубам.

Зайцев неловко ерзал на стуле.

- Знаешь что, товарищ комдив, не вали с больной головы на здоровую. Имей в виду: у Кормушенко было одно мнение, у меня - другое.

- Не знаю, не знаю, - упрямо повторил Максимов, - под выводами инспекции я видел две подписи: твою и Кормушенко.

Чтобы положить конец словесной перепалке, он хлопнул в ладони и объявил:

- Следующий номер нашей программы - танцы. У нас одна дама. Спешите занять очередь.

Кто- то крикнул:

- Комдиву вне очереди!

- Принимаю ваше предложение к сведению и руководству, - пошутил Максимов, завел патефон и пригласил Надежду Анатольевну.

Зайцев сидел в углу насупившись, положив руки на колени, разглядывая две ровные каемки накрахмаленных манжет, заметно выделявшихся из-под рукавов его черной тужурки. Потом, сделав усилие, поднялся, вышел в переднюю, надел шинель и ушел, ни с кем не попрощавшись.

Максимов возвращался поздно. Луна бледно-голубым светом заливала дорогу, морозец сковывал осеннюю грязь, и ноги скользили по лужам, затянутым твердой ледяной коркой. Перед глазами крутились снежинки. В такую чудесную ночь хотелось побродить с Анной. Ведь у них мог быть такой же семейный праздник. Он шел по тихим улицам, время от времени останавливался, стряхивал с шинели снег. В его памяти встал тот самый день, когда оглашались выводы инспекции. Каких только грехов не приписывали Максимову: он и «подменял боевую подготовку внешними эффектами», и «распространял клеветнические слухи о неизбежности войны с Германией», и не донес по строевой линии о «коллективной пьянке, имевшей место на корабле». Во многих местах этого «документа» были ссылки на Трофимова. Он «вскрыл». Он «доложил». Он «может подтвердить»…