Николай Михайловский - Только звезды нейтральны

Рассказы Колышкина в ту ночь и сам его образ - простого, душевного человека - буквально заворожили молодых моряков. След от этого остался надолго. Может быть, он и был той решающей каплей, что упала на весы выбора: когда ребята кончили училище и их спрашивали, на каком флоте они хотят служить, большинство, в том числе и Владимир Жураковский, твердо ответили: «На Северном!»

Морозным мартовским утром рейдовый буксир ошвартовался у оледенелого причала. На вершинах сопок, залитых солнцем, искрился снег. Чайки, усевшись на боковых поплавках, чистили перья. У пирсов темнели корпуса подводных лодок. С легкими лейтенантскими чемоданами молодые офицеры поднялись наверх, к казармам, и на площади перед ними увидели улыбающегося легендарного подводника Федора Видяева. Скромный бюст на небольшом постаменте. Походная шапка, расстегнутый ворот реглана. Зримое напоминание о походах, из которых возвращались не все…

С тех пор в памяти Жураковского остался не один торжественный и вместе грустный день, когда, змеясь, летели на борт швартовы и родные причалы растворялись на фоне береговой черты.

- По местам стоять, к погружению!

Задраен верхний рубочный люк. Океан принимает в свое лоно экипаж, сжимая тугими объятиями подводную лодку. Где-то там на поверхности будет светить солнце, меняться день и ночь, будут налетать снежные заряды или хлестать тропические ливни. Но лишь во время недолгих всплытий люди смогут вдыхать свежайшей чистоты соленый воздух, впитывать глазами пастельную прелесть неярких закатов, ощущать разгульную силу океанской волны. И в эти недолгие часы им будет дано с особой остротой почувствовать свою силу и свою слабость перед ликом могущественной стихии, до сих пор не познанной, не обузданной, не менее загадочной, чем космос. Почувствовать себя частицей Земли, частицей ее биосферы, ее природы. И снова на недели уйти в искусственный, рациональный мир, ограниченный стальной скорлупой прочного корпуса. Мир, где дышат, пьют и едят, всматриваются в шкалы приборов, вращают штурвалы механизмов, решают математические задачи, подчиняясь одному, главному делу. И оно, это дело, выступает логическим продолжением того, что возвеличило Колышкина, Гаджиева, Видяева, Фисановича, Щедрина.

…Прошло почти два десятилетия со дня нашего знакомства с Жураковским. Я уже не тот - ощутимым стал груз лет. И Владимир Николаевич уже капитан первого ранга - три большие звезды на погонах. Есть и другие, более заметные, отметины времени - посеребрившиеся виски, усталость в морщинках у глаз. Все это признаки не только прожитых лет, но и пройденных под водою миль.

Я любил бывать у Жураковских. И в этот вечер за столом собралось все дружное семейство: сам Владимир Николаевич, хозяйка дома Любовь Борисовна, учительница физики в местной школе, две дочки, здешние уроженки - совсем маленькая Катюша и десятиклассница Марина. Папа отпустил ее в увольнение до девяти ноль-ноль, и она, зная флотские порядки, «как штык» явилась минута в минуту.

Стол, как водится у северян, носил явно выраженный рыбный уклон да еще изобиловал грибками собственного засола. Но была здесь и своя традиция: пельмени. Любовь Борисовна, истая сибирячка, делала их артистически, с соблюдением всех народных кулинарных таинств. И хотя пельмени превосходно способствуют разговору обстоятельному и долгому, мы все равно не могли переговорить обо всем, что накопилось со дня нашей последней встречи.

Меня, разумеется, особенно интересовали приметы и детали сегодняшней подводной службы. Уж коли не довелось самому побывать в океанском походе, хотелось побольше услышать, чтобы сравнить и понять: чем она, нынешняя служба, легче и чем труднее той, знакомой по военным годам, столько ли таит неожиданностей и тревог.

- Всего хватает, - улыбался Владимир Николаевич. Он поднялся, подошел к книжному шкафу, извлек оттуда тетрадь в коленкоровом переплете и протянул мне:

- Мой походный дневник. Почитайте на досуге.

Я не донимал его больше расспросами, догадываясь, что в этой тетради на все найду ответ.

Едва вернувшись в гостиницу, я впился глазами в тетрадь с грифом на титульном листе: «Сов. доверительно», - и уже не мог оторваться, пока не прочитал всю от первой до последней страницы. Все запечатленное здесь было столь зримо и осязаемо, что порой я как бы переносился на ходовой мостик и, стоя рядом с Жураковским, всматривался в темень, видел зеленые огни провожающих нас островов. А дальше - знакомое Баренцево море, на редкость спокойное, с легкой прохладой, слабым ветерком. И все равно без меховой куртки прозябнешь, а в чемоданах у моряков тропическое обмундирование: трусы, майки, «форма ноль».