авторов Коллектив - Перо и маузер

Целмс понял — Беме вел тонкую политику, желая вызвать раскол среди рабочих, а он, Целмс, должен служить для этого слепым орудием.

Целмс каждый вечер навещал жену, которая убирала землянку, хозяйничала. Помогал ей по хозяйству, ночевал в землянке, а утром уходил на ферму Бемса.

Анна таяла с каждый днем...

Всякий раз, когда Целмс глядел на жену, у него больно сжималось сердце.

«Не умерла бы только, — мелькала иногда в голове ужасная мысль. — Нет, Анна будет жить!.. Это просто так... пройдет...»

Пшеница на поле колыхалась тяжелыми колосьями, радовала глаз.

«Во всяком случае, можно будет продать часть урожая»,— думал Целмс. Он часто считал, пересчитывал, сколько даст урожай, сколько даст работа у Бемса, — и всегда получалось, что все будет хорошо.

Раз вечером, вернувшись с работы, Целмс не нашел Анну у костра. Костер потух, печально серела зола.

Дверь землянки была открыта настежь. Что там?

— Анна! Анна!..

Ответа не было. Чувствуя беду, Целмс задержался у порога.

— Анна!..

Кто это так страшно крикнул?

Свет спички осветил углы землянки, постель. Спичка, точно испугавшись, выпала из дрожащих пальцев Целмса.

— Анна! Что с тобою, дорогая? Что с тобою?

Анна лежала на кровати в луже крови. Она еще дышала — тяжело, хрипло...

Свет вечерней зари сквозь оконце землянки падал на лицо Анны. Это было чужое лицо с впальщи щеками, заострившимся носом и подбородком. Как подкошенный, упал Целмс на колени у постели жены, целовал холодеющую худую руку. Ему хотелось кричать и плакать, выплакать всю боль, но слез не было...

Вечерние v тени все больше сгущались вокруг одинокого человека. Но разве их сравнишь с теми тенями, которые замораживают сердце человека, наполняя его неисчерпаемым мраком отчаяния и горя? Ночные тени и мрак исчезают при свете солнца. Сердце, в которое закрался мрак, никогда не сможет беспечно радоваться, как на заре своего счастья.

Наконец Целмс пришел в себя. Встал. Сорвал со второй землянки дверь и стал обтесывать полуистлевшие доски. Стук топора глухо раздавался в ночной тиши. Щепки разлетались во все стороны.

Наверху, точно собираясь заплакать, ночные звезды мигали длинными лучистыми ресницами; там, внизу, работал во тьме одинокий человек, готовясь похоронить все, что было ему мило и дорого, все свои мечты...

К утру гроб был готов: узкий, длинный ящик. Целмс наложил туда сена и покрыл простыней.

Утро было сверкающее и ясное. Утро было такое, какие бывают часто. Над рекою стлался серебристо-белый туман. Покрытые росой трава и кусты сверкали в лучах восходящего солнца. Голубое небо раскинулось широко-широко...

Тут же, у землянки, Целмс вырыл могилу. Лопата, звеня, врезалась в целину, яма становилась все глубже, глубже... Целмс работал лихорадочно. Пот струйками стекал по его загорелому лицу, а он все сильнее нажимал на лопату, чтобы работой заглушить боль.

На одном конце могилы Целмс вбил два кола и привязал к ним веревки. Сам он встал на другом конце и перевязал веревками гроб. Гроб начал медленно опускаться в могилу, покачиваясь из стороны в сторону, наконец глухо ударился о дно ямы.

Целмс стоял на краю могилы.

— Tpi, зеленый куст, и ты, зеленая травка, вы, немые участники похорон, слушайте, что скажет Янис Целмс. Я хороню здесь свое счастье в простом деревянном гробу... Земля! Проклял бы тебя, проклял бы, но ради жертвы, которую ты сегодня поглотила, не могу... Земля, скажи, почему ты требуешь у меня так много? Требовать можегтот, кто сам что-лцОо дал. Скажи, что ты ще дала? Только горе, заботу, унижения. А ты все же требуешь плату за все, такую плату, которой не стоят даже твои лучшие блага. Я чувствую, что ты жаждешь и меня, присосалась к моим ногам, тянешь меня к себе. Бери же меня скорее! Бери меня, злая земля!

Ветер заглушал печальные слова, а новосел наперекор ветру пел похоронную песню. Каждый звук пел и говорил о своем: о смерти, отчаянии, боли. Песня отзвучала, и жилистые руки новосела снова взялись за лопату. Песок глухо падал, заполняя могилу. Вот уже могила сровнялась с землей, вот уже поднялся над нею холмик.

И тут, у могилы, Целмс остро ощутил свое одиночество. Казалось ему, что нет больше людей на свете, что он совсем один на земле...