Николай Белоус - Флотские будни

шенное кем-то вдогонку. Раздался за спиной одинокий смешок. А потом тот же голос добавил: Ради

сту больше трех килограммов поднимать не положено!

Гордиенко тем временем подошел к матросам, занимавшимся погрузкой, широко улыбнулся, спросил:

; — Берете в свою артель? • '

— Давай, давай! — ответил Косте старшина 2 статьи.— И дружков своих приглашай.

— Собираются! :—уверенно ответил Костя, бросив взгляд на группу радистов, над которой по-прежнему вился ровный дымок от папирос. Матрос взвалил на спину тяжелый мешок с цементом и уверенно ступил на шаткие, гнущиеся доски трапа,.

Возвращаясь с буксира на пирс, Гордиенко с радостью заметил, что от группы куривших " радистов отделился Федор Кислицын. Затем не выдержал второй, третий... Последним взялся за тюки с грузом матрос, остривший насчет опасности «сорвать» руку.

Начал моросить дождик. «Навались! Навались!» — слышались веселые голоса. Разгоряченные, с влажными лицами, люди быстро преодолевали расстояние от пирса до буксира. В трюме, кубрике, в ходовой рубке, укладывались грузы. Боцман со своими помощниками тут же надежно крепил их —знал, от океана поблажек не будет.

Когда Костя Гордиенко бережно опустил последний: аккумулятор, а затем, отбросив со лба прядь мокрых волос, выпрямился, на палубе не было ни души. Дождь лил словно из ведра. Прыгая через лужи, матрос добежал до кустика, взял промокший бушлат, надел бескозырку и медленно пошел' под навес. На душе было светло и радостно.

Трое штормовых суток провел Константин Гордиенко на «Сто первом». Посерел, осунулся. Почти совершенно ничего не ел из-за проклятой качки. Бывали, правда, минуты затишья — казалось, уставал океан. Тогда-то доставал радист из кармана сухарик, торопливо жевал его—-вот и вся пища. Но зато в минуты тревоги, когда начинали метаться по палубе, сорванные-волной грузы, Костя первым поднимался со своего рундука и, карабкаясь вверх по трапу, спешил навстречу опасности. Вслед за ним поднимались и другие радисты. Возвращались они промокшие, иной раз в синяках, ссадинах, и снова валились на рундуки.

Наступил рассвет четвертого дня. С мостика прибежал в кубрик сигнальщик.

— Кто на Гранитный Утес?

— Есть, матрос Гордиенко!

— Собирайтесь, подходим...

Но подойти к берегу было невозможно. Рейд Г ракитного — подводные камни, течения. Здесь только маленькой шлюпке с трудом удастся проскользнуть между бурунами. Костя, выбрав удобный момент, прыгнул с невысокого борта буксира. «Двойка» закачалась, черпанула левым бортом воду. Радист смутился— вот, мол, какой неуклюжий. Но сидящий на веслах пожилой моряк в ватнике подбодрил новичка:

— Ничего, ничего. Принимай груз!

Хрипловатым протяжным гудком простился «Сто

первый» с Гранитным Утесом. Оставив над рейдом шапку черного дыма, пошел вдоль берега. А к повисшим над водой серым скалам медленно приближалась крохотная шлюпка с двумя моряками. Сидевший па веслах начальник наблюдательного поста мичман Голиков молча жевал кончик пшеничного уса и напряженно следил за бурунами и водоворотами. Зазевайся он на миг — тут же закружит шлюпку, перевернет, ударит о камни. Когда приблизились к берегу, мичман, проскочив между двух валунов, направил нос шлюпки к узенькой песчаной полоске и коротко приказал:

— Прыгай! — А потом уже спокойно добавил: — б

Вытягивай шлюпку подальше, может разбить накатом.

Земля! Нет, на этот раз она не была твердой и прочной, не была той надежной опорой, какой знал ее Костя с самого раннего детства. Сейчас, после трудного плавания в океане, гранитные глыбы уходили из-под ног, поминутно куда-то проваливались. Но матрос знал — последствия качки скоро пройдут. Он старался не отставать от мичмана, который, взвалив на плечи тяжелый мешок, не по летам легко шагал по каменистой тропе, взбираясь на вершину Утеса.

Вид с поста — дух захватывает. Словно покоренный великан, плещется у ног океан. Над самой головой проносятся облака — белые, мягкие, словно вата. А повернешься спиной к океану — чаруют взгляд горные вершины, острые и пологие. У многих причудливые формы, горы напоминают животных, птиц, сказочные дворцы.

К новому радисту подошел мичман. Уселся рядышком — он теперь в кителе с надраенными до блеска пуговицами и тремя рядами орденских планок. Константин разглядел: к светлым, пшеничного цвета, усам сбегают глубокие морщины. Обветренные, потрескавшиеся до крови губы. На щеках видны красноватые прожилки.