Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

– Поздравляю. Вырвались, значит. Мы разведчики, возвращаемся в отряд, завтра, всё по-хорошему, будем на месте. Первый раз севастопольцев видим. Кажись, никто оттуда не пробился. В рубашке родились вы, хлопцы, не иначе.

Сеит вернул бытовику винтовку. Получив назад оружие, тот привычно забросил его на плечо. И уже идя за партизанами, довольно мне шепнул: «Ну теперь повоюем, Лёха, полная, мать, свобода». Я не ответил ему «Заткнись». Потому что опять был дома.

Начало июля 1942 года

Друг мой Грубер выдержал многое. Во всяком случае, так мне казалось. Гибель Юргена стала последней каплей. Но внешне зондерфюрер и тут сохранил хладнокровие.

При авианалете на выезде из Инкермана, молниеносном, кратком, не пострадал практически никто. Русский истребитель пронесся над дорогой, выпустил очередь из пулемета и моментально исчез, не причинив колонне почти никакого вреда. Не полыхали брошенные на шоссе машины, не кричали, не стонали раненые – и только Груберов шофер, успевший отбежать на пару метров, сидел, привалившись к кюветной стенке и вцепившись в живот трясущимися руками. Сквозь пальцы обильно сочилась кровь, рот открывался и закрывался. У меня промелькнула идиотская мысль – закрытым или открытым останется он после смерти?

Грубер молчал. Оказавшийся рядом СС-унтерштурмфюрер кивком головы выразил соболезнование. Труп извлекли из кювета (рот был открыт) и погрузили на шедший в сторону Бахчисарая грузовик. Мы направились к нашей машине. Зондерфюрер, по-прежнему молча, уселся за руль. Вынул из нагрудного кармана фляжку с коньяком. Немного отпил. Сунул мне. Сказал:

– Я знал его мать. Она просила, чтобы… Один из немногих, кто не виновен ни в чем. Либо виновны мы все. Что скажете, Флавио? Вы чувствуете вину?

Я не ответил. Грузовик перед нами двинулся. Колыхнулся брезентовый тент над кузовом – предпоследним пристанищем Юргена Готлиба. Грубер нажал на газ. Меня резко откинуло на сиденье. Коньяк, пролившийся на колени, я стер носовым платком.

Похороны Юргена задержали нас на сутки. На небольшом солдатском кладбище, белевшем свежими крестами, мы неожиданно наткнулись на старого знакомого из батальона майора Берга. Собственно, это он наткнулся на нас, мы бы сами его не узнали. Он подошел, когда, отдав последние почести Юргену, мы с Грубером брели по недавно обсаженной кустарником кладбищенской дорожке. Отсалютовал и представился:

– Ефрейтор Дидье, господин зондерфюрер.

Зондерфюрер, как заправская кинозвезда, вежливо сделал вид, что ефрейтора узнал. Улыбнулся не только губами, но и глазами. Умный ефрейтор всё понял и, виновато растянувши рот в ответ, объяснил, где и когда мы могли его видеть.

– Да, – признался Грубер смущенно, хотя особенных причин для смущения не имел, – теперь я вспомнил. Извините, что не сразу. Мы побывали в стольких подразделениях.

Ефрейтор улыбнулся опять. Теперь скорее грустно, чем виновато.

– Нас слишком много, и все мы одинаковы. Я имею в виду униформу, господин зондерфюрер.

Среди еще более одинаковых крестов печальная констатация прозвучала куда печальнее, чем могла прозвучать в ином, чуть менее печальном месте. Не таком, посредине которого возвышается пятиметровый крест с надписью «Пали за Великую Германию».

Я протянул ефрейтору руку. Моему примеру демократично последовал Грубер. По-товарищески объяснил ефрейтору, что привело нас на кладбище.

– Может быть, вы помните моего водителя? Юргена Готлиба? – спросил он у Дидье.

– Нет, – признался тот, так же честно, как недавно признался Грубер. И также объяснил причины своего появления здесь. – Мы тут со старшим лейтенантом Вегнером. Приехали, так сказать, навестить. Отдать последние почести. Во время боев не могли, а теперь вот… Господин Росси, вы помните Курта Цольнера?

Я задумался. Имя мне показалось знакомым, однако…

– Нет, к сожалению, нет.

Дидье покачал головой и вытащил из внутреннего кармана десяток перевязанных резинкой фотографий.

– Вот, смотрите, он справа от меня.

«Высокий и смуглый – воздействие жаркого крымского солнца – он напоминает чем-то наших соотечественников. Твердый и решительный взгляд, волевой подбородок, четко очерченная линия рта…» Невероятно, но я вспомнил слово в слово то, что писал лет так двести назад. Созданный мною словесный портрет весьма относительно соответствовал оригиналу – не было твердого решительного взгляда, линия рта и подбородок были скорее стандартными, да и рост был вполне себе средний, равно как и степень смуглости. Но Курта Цольнера я узнал.