Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

Немцы швырнули дымовые шашки, и через несколько секунд мы оказались без глаз. Медлить было нельзя. «Не стрелять!» – проорал Старовольский. Бить из винтовок наугад было рискованно, фрицы того теперь только и ждали. Один Шевченко бешено водил пулеметом, клал пули как можно ниже. Второй номер схватил «дегтярева» и держал его на изготовку. Мерзкая минута, нечего сказать. Гранатами надо, гранатами, пока нас самих тут не забросали.

– Подготовить гранаты! – выкрикнул Старовольский.

– Аверин и Мухин – гранатой огонь! – скомандовал Мишка.

– Бухарцев и Езеров – гранатой огонь! – донеслось с другого фланга.

– Черных, Исмаилов…

Красноармеец Аверин (Мухин в дыму был не виден) бросил грамотно, по хорошей траектории, сноровисто укрылся. Я переждал осколки, выглянул краем глаза и поспешно присел опять – бойцы швырнули вторую партию «лимонок». Результат был вполне приемлем. Дым от шашки порвало в клочья, и наметанный глаз мог теперь угадать неясное движение перед фронтом. Что приятно – не в нашу, а в обратную сторону. Шевченко выпустил вдогонку немцам очередь и довольно ощерился.

– С почином, товарищ капитан-лейтенант.

Я не остался в долгу.

– Товарищи бойцы, благодарю за службу… Всех… Молодцы… Так держать… Чтоб ни одна немецкая…

Честно говоря, когда я ставил взвод Старовольского в свою самую первую линию, а взвод Лукьяненко оставил в резерве, у меня все ж имелись сомнения, больно много было у Старовольского молодых и толком еще не обстрелянных. Но с другой стороны, логичнее было поставить вперед именно их, чтобы опытный Лукьяненко в случае чего сумел бы прийти на помощь. Хотя черт его знает, что в подобных случаях логичнее. Главное, я не ошибся, ребята не подвели. Но день пока что только начинался.

Я обернулся на звуки грязной ругани. Ругался старшина второй статьи. Размахивая наганом, стоял у щели и кого-то беспощадно костерил. Я подобрался поближе и увидел двоих знакомцев – Пинского и Пимокаткина. Оба забились в подкоп и сидели там, как испуганные щенки. Мне сделалось неприятно. Такое случается не так уж редко, не с одним, так с другим, но всегда страшно хочется, чтоб обошлось.

Зильбер был особенно возмущен своим подопечным.

– Ты что же, Пинский, курва сраная, мине тут нацию позоришь? Кто тебе дал команду ховаться? Во, видали, товарищ капитан-лейтенант?

Я махнул рукой.

– Оставь ты их, Шевченко разберется. Продрищутся и успокоятся, самим стыдно станет.

Подбежавший Мишка показал обоим кулак.

– Быстро наружу, воины хреновы. Пинский, ты-то как там оказался?

«Непедагогично, – подумал я машинально, – Пимокаткин решит, что на него не рассчитывают».

Шевченко как-то странно на меня посмотрел.

– Вы ранены? У вас весь лоб в крови.

– У тебя тоже, – ответил я. – И у Левки.

Старшина вытер кровь со щеки, удивленно хмыкнул. Лица повернувшихся к нам Аверина и Молдована тоже краснели подтеками. Должно быть, от мелких камешков и металлических частиц, которые мы перестали замечать. А двое героев были целехоньки. «Целки», – зло сформулировал Зильбер. Правда, один, как бы сказать помягче, только что пережил острый приступ морской болезни.

Герои стояли, страшась поднять глаза. Когда «Юнкерсы», воя, стали рушиться на вторую линию, оба невольно присели. Впрочем, не только они. Я видел, как сжался Аверин, да и сам бы охотно забился в щель.

– Хоть оружия не бросили, – отыскал положительный факт Михаил. – Живо по местам!

По местам пришлось кинуться всем. Немцы полезли опять. Под плотнейшим огневым прикрытием, стремительными перебежками. Снова кто-то пронзительно вскрикнул. Я мельком успел заметить, как Пинский и Пимокаткин, сжавшись, сидели на дне. Великая сила страх. Я и сам уже почти не стрелял, то и дело пригибаясь и прячась от пуль. Лишь Шевченко бил короткими очередями, уже из «ДП» – в немецкой штуковине окончились патроны. Мишкино место оказалось вне зоны пулеметного обстрела, и он мог позволить себе не прятаться. Другим приходилось хуже, нужно было ждать, когда немцы приблизятся вплотную. Дело грозило дойти до рукопашной – и я испытал невероятное облегчение, когда среди наступающих вдруг взметнулись фонтаны земли вперемешку с огнем. Три, еще три, еще. Их оказалось достаточно. Бергман, перенеся огонь, поставил перед нами заграждение. Только почему три, не понял я. Но тут же вспомнил – разбито орудие у Априамашвили.

Выбравшийся из хода сообщения Сычев взглянул на меня с укором. Я согласно кивнул, потому что действительно засиделся во взводе, забыв о прочих своих обязанностях. По-скорому простившись со Старовольским и Зильбером, побежал на ротный КП. Немец утюжил вторую линию из тяжелых гаубиц и мортир.