Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

– Эй, младшой, куды гансов ведешь? Им не жарко? Может, тут оприходуешь?

Лейтенант не ответил. Скользнул по сержанту нехорошим взглядом и прошел вместе с нами мимо. Саперы расхохотались. Сержант, обращаясь к своим, но так, чтобы слышали мы, громко заметил вдогонку:

– Гордый юноша. Со своими не говорит. Он нынче к немчуре приставленный.

Свинья, подумал я. Обращается не по уставу и еще хочет, чтобы с ним считались. Пусть спасибо скажет, что лейтенанту не до него.

По мере нашего продвижения приключения продолжались. Присматривавший за полевыми кухнями старшина предложил дать своих бойцов, чтобы «кончить гадов в балочке». Лейтенант нецензурными словами послал его подальше (ответ старшины я пропустил мимо ушей). Ну а потом завелся Мухин. То ли всерьез, то ль затем, чтоб позлить Старовольского, он заявил:

– Нет, товарищ лейтенант, на хера мы с этими козлами по жаре таскаемся?

Старовольский не обернулся. Лишь бросил на ходу:

– Молчать.

Мухин принялся за меня.

– Нет, Лёха, скажи мне, на хера всё это надо? Ты что думаешь – мы их приведем, и их вывезут из Севастополя? Ага. Добро пожаловать, товарищи фрицы, на курорты Черноморского побережья Кавказа. Хрен те в сраку. Выведут в балку и посекут из пулеметов.

Я не ответил. Но Мухин вошел во вкус.

– Слушай, Лёха, ты бы которого взял? Бери лучше толстого, чтобы не промазать. А я худого.

И щелкнул затвором. Прозвучало резко и выразительно. Перепуганные немцы дернулись. Лейтенант стремительно обернулся.

– Аллес ин орднунг, – крикнул он немцам. И добавил, лично для Мухина: – Не дай бог, пристрелю на месте.

Мы потопали дальше. Старовольский заметил, что мне, с моей рукой, тяжело тащить винтовку наперевес, и приказал взять ее на ремень. Чтобы не было обидно Мухину, ему разрешил тоже. Немцы, увидев, как мы убрали оружие, заметно приободрились. Мухин снова принялся изводить Старовольского.

– Вот вы, товарищ младший лейтенант, всё время говорите: «молчать, молчать»…

Лейтенант не ответил. Мухин не унимался.

– А я вот вам прямо скажу, товарищ младший лейтенант, есть вещи, которых вы не понимаете.

Бытовик интригующе смолк. Старовольский не удержался. Любопытство оказалось сильнее – молча идти было скучно. Не с немцами же болтать.

– И чего ж такого я не понимаю? – спросил он, не оборачиваясь.

Мухин того и ждал.

– Демократии вы не понимаете, товарищ младший лейтенант, как она есть прописанная в нашей конституции. То есть как власть народа против всех евоных эксплуататоров. Мне вот папаша рассказывал, как они в семнадцатом на Румынском фронте офицеро́в порешили.

Про Румынский фронт Старовольский слушать не захотел, но упоминание о конституции его позабавило.

– Ты ее хоть читал-то, конституцию? И какого года – восемнадцатого, двадцать четвертого, тридцать шестого?

– Зачем ее читать? – не понял его Мухин. – Я чё, богом насмерть пораненный? Есть умные люди – обскажут всё, чё надо. Нам в лагере товарищ Нечитайло на политзанятии это дело честь по чести разъяснил. И про конституцию, и про власть народа против всяких буржуёв, и про то, за что наши отцы свою кровь проливали.

Старовольский хмыкнул и против своего обыкновения перешел с бытовиком на «ты».

– У тебя, я вижу, там не лагерь был, а санаторий с политпросветом.

Мухин осклабился. Рожа его сделалась довольной – потрепаться он любил, а удавалось редко, тем более с такой птицей, как лейтенант.

– Это уж кому как. Одно дело социально близким, другое – всякой контре. Вот помню, привезли к нам на лагпункт пятьдесят восьмую…

Старовольский помрачнел.

– Опять пошли приятные воспоминания?

Мухин разозлился. И вместо того, чтобы заткнуться, полез в бутылку, начал отстаивать демократические принципы.

– По-вашему, товарищ лейтенант, так все должны в тряпочку молчать? Как при старом режиме? А это, скажу я вам, не по-советски, потому что против демократии. Я вам подчинюсь, как иначе, потому командир, но не по-нашему это, не по-нашему. Не в Америке живем, не под властью капитала.

Он гордо отвернулся – от лейтенанта, от меня и от немцев, с опаской прислушивавшихся к странному разговору (им наверняка удалось разобрать слова «конституция», «демократия» и «капитал»). Старовольский покачал головой.

Мне сделалось смешно. При Сергееве бы Мухин и гавкнуть не посмел, и ни о какой там демократии он точно бы не вспомнил. При Старовольском же разошелся. Потому что был уверен – лейтенант ему в рыло не заедет. До чего же несложно устроен наш мир.