Николай Внуков - Когда гремели пушки

От одного до другого орудия было метров шестьсот — восемьсот, но мы шли полчаса, час, а иногда еще дольше. Взлетает с шипеньем над головой ракета, и наши тени появляются на снегу… Немецкий снайпер заставляет нас ложиться. Пули со свистом сверлят снег именно там, где были наши тени. Ракета начинает падать и меркнуть. Мы вскакиваем и бежим вперед. Опять ракета… Ложись!..

Наконец впереди, над совсем незаметным снежным холмиком, вьется серый, видимый только вблизи дымок. Еще несколько шагов, прыжок через снежный бруствер — и мы на огневой позиции. Вот стоит выкрашенное в белую краску орудие в боевой готовности. Ствол его чуть выглядывает над бруствером. Открыты два ящика снарядов: в одном — бронебойные, в другом — осколочные с трубкой, установленной на картечь. Ровик и в снегу для боеприпасов, ровик и для укрытия людей, часовой, который давно нас видел и узнал и теперь только для порядка спрашивает условный пропуск.

Три крутые ступеньки вниз, толкаем дверь и попадаем в тепло и копоть землянки.

Все вместе это называется огневой точкой, а в землянке живет орудийный расчет. Шесть, пять, четыре или даже три человека, в зависимости от потерь и срока пополнения. Направо в самодельной пирамиде — винтовки, на полочке над ними — противотанковые гранаты. Налево — самодельная печка. Она топится — варят «супчик». При нашем появлении все встают, сгибаясь под низким потолком. Сержант докладывает.

Ну какие тут формальности! Я поскорее командую «вольно» и раздаю письма, если они есть.

И всегда мы с Ваней Филипповым чувствовали себя виноватыми перед теми солдатами, которые отходили в сторону, присаживаясь на корточки к печке. Писем им не было.

Сержант показывает с огневой позиции, какие немецкие пулеметы или минометы и откуда ведут огонь, а я наношу на свою карту примерное их положение, чтобы потом проверить с НП. Филиппов успевает за это время проверить орудие. Мы перелезаем через бруствер, и опять начинается та же игра: лечь, встать, бежать, лечь, встать, бежать…

Был приказ: не давать немцам житья. Не давать им существовать в домах — пусть лезут в блиндажи и норы в траншеях и мерзнут. Пусть чувствуют все время свист снарядов над головами. Пусть помнят — не звали их сюда на пироги.

Этот приказ выполняла артиллерия. Наши дальнобойные батареи вели огонь по перекресткам дорог, делали по ночам внезапные огневые налеты по железнодорожным станциям. Дивизионные пушки зажигательными снарядами поджигали деревянные дома в Старо-Панове, Урицке, Горелове. Командиры батарей с наблюдательных пунктов открывали огонь, если видели хотя бы двух солдат противника. Ничто не должно было оставаться безнаказанным. Показался немец — бей! Открыл огонь пулемет противника — заткни ему глотку!

А нашим точкам нельзя было обнаруживать себя. Если немцы надумают наступать, они не должны знать, где стоят противотанковые орудия.

В этих условиях родилась своеобразная тактика: с основной позиции не стрелять, бить с запасной и каждый раз с другой. С запасной… А вот что за этими словами стояло…

Подготовить позицию — это значит вырыть в стороне, хотя бы в снегу, круглую яму для орудия, укрытие для него, укрытие для расчета, ровики для боеприпасов. А когда? Днем, на виду — бессмысленно. Ночью? Но ведь ракеты…

Начали работать лежа. Работали в промежутках между ракетами, в рассветные минуты, в вечерние сумерки. Потери? Были потери. Чаще всего от обидного, неприцельного огня дежурных пулеметов немцев. Патронов они не жалели. Всю ночь над передним краем летали, перекрещиваясь в воздухе, видимые, трассирующие, и невидимые, простые, пули.

Огневая точка Игоря Климова — такой же снежный холмик, такая же снежная яма со снежным бруствером, а землянка иная. Она осенью сорок первого года была отбита у немцев, и поэтому ее входная дверь обращена к Старо-Панову. Шальные пули часто дырявили ее. В землянке между нарами было простреливаемое пространство. Вот почему перед дверью не садились, с одной половины в другую переходили побыстрее, а к дыркам относились со злой иронией: «Вентилируют, зараза!»

Теперь перед дверью со стороны противника — широкий вал из плотного снега, политого водой. Пули в нем вязнут. Филиппов поворачивается ко мне и говорит одно слово:

— Климов…

Я киваю. Мы понимаем друг друга: освоился новый командир орудия.

Светает. Времени терять нельзя. Быстро пустеет пирамида. Винтовки надеваются по-кавалерийски, через голову, чтобы они висели за спиной, не мешали. В густом морозном полусумраке лица у всех бледные, даже зеленые. От бессонной ночи? От недоедания? Может быть, боятся?