Николай Внуков: Когда гремели пушки

Саша хорошо понимал, что и эта работа сейчас нужна, что она даже необходима, но почему выполнять ее должен обязательно он, — этого не понимал. Он написал рапорт и, как положено, отдал его своему непосредственному начальнику. Гриб прочитал, разорвал рапорт на кусочки и пригрозил гауптвахтой. Однако, произнося слово «гауптвахта», которое в те жаркие дни на фронте уже и не вспоминали, он, старый кадровый офицер, вдруг отчего-то смягчился, подобрел, сказал что-то неопределенно обнадеживающее и вышел из кабинета. Минут через двадцать затрещал зуммер: Пидмичева вызывал к себе дивизионный комиссар Пономарев, худой темнолицый человек, всегда очень подтянутый и аккуратный.

У Пономарева, по-видимому, от переутомления подергивалось левое веко, и Пидмичев, разговаривая, старался не смотреть на его левый глаз, и выходило, что он, Пидмичев, вроде бы избегает взгляда собеседника, отчего чувствовал он себя очень неловко и краснел. Немного поговорив с Пидмичевым, дивизионный комиссар сказал:

— Пойдете младшим политруком в роту.

— Политруком?! — переспросил Пидмичев, еще не веря услышанному. — Вы думаете, я смогу?

— Сколько же вам лет? — усмехнулся комиссар.

— Двадцать…

— Моцарт в семь лет симфонию написал…

Моцарт…

Начинало темнеть, когда Пидмичев вышел из лесу возле небольшой деревушки. Прямо перед ним, вдоль песчаной вязкой дороги, огибая деревню, тянулась невысокая слабая изгородь. За ней до самых деревенских дворов лежало большое картофельное поле. По межам, делившим его на участки, слева и справа в вечернем матово-синем тумане недвижно застыли на ночь подсолнухи… Было тихо и сумрачно.

Пидмичев остановился, недоуменно разглядывая открывшуюся перед ним деревню. Он шел без карты, справляясь в пути по небольшому блокнотному листку, на котором ему наспех вычертили дорогу, и, по его соображениям, до Мызина — ближайшего населенного пункта — оставалось никак не менее двух или трех километров.

Тревожась, что заблудился и теперь не успеет в часть к ночи, он поспешно перелез через изгородь и пошел по меже, придерживая приклад карабина, чтобы не задевать подсолнухи.

Межа упиралась в баз [1] Баз — хлев. , крытый сухой соломой, и обойдя его, Пидмичев увидел во дворе дома старика, доившего козу.

Старик сидел на березовом чурбаке, раскорячив ноги, обутые в галоши с веревочками, и цедил молоко в звонкую жестяную кастрюлю. Он был худой, маленький, со множеством глубоких темных морщин на лице, выгоревшем от долгой крестьянской жизни.

Увидев человека, старик перестал доить.

— Здравствуйте, — сказал Пидмичев охрипшим от долгого молчания голосом. — Это Мызино?

Старик отрицательно замотал головой.

— У нас Перово, — сказал он, вставая и вытирая о рубаху мокрые, в молоке, пальцы. — Мызино это там. — Старик показал рукой в сторону, откуда пришел младший политрук. — Верстов двенадцать, а то и поболе будет…

Пидмичев ужаснулся. Несколько километров в сторону — это он еще мог допустить, но двенадцать… Он снял пилотку и провел ладонью по ежику волос.

— Как же так?..

Старик сочувственно пожал плечами. Его безбровое остроносое лицо выразило крайнее огорчение.

— Как же мне идти? — спросил Пидмичев после некоторого молчания и, высоко задирая локти, достал из кармана гимнастерки листок с вычерченным в политуправлении маршрутом. Протянул старику.

Старик, растерянный и польщенный, взял у него бумажку и долго разглядывал небрежные карандашные штрихи, что-то бормоча себе под нос. Наконец он признался, что карт не знает, но умеет рассказать так…

Между тем сумерки на дворе быстро превращались в ночь. Закрыв половину неба, над деревней нависла плотная темная мгла, подсвеченная с запада не то заревом ракет, не то закатом. Где-то за лесом, — может быть, там, где Мызино, — мягко и глухо тукали выстрелы.

Рассказывая, как добраться до Мызина, старик то и дело косился на комиссарские звездочки. Он знал, что немцы уже где-то близко и скоро могут прийти в деревню, но эти звезды на рукавах гостя внушали ему какую-то смутную, необъяснимую надежду. Ему хотелось, чтобы этот красноармеец подольше не уходил, чтобы он даже остался у него ночевать, посидел бы с ним за столом, попил молока, поел картошки, поговорил бы…

— В чинах-то каких ходишь? — с почтительным любопытством спросил старик и кивнул на нашивки: — Чего-то я этих звезд не знаю?

Пидмичев приветливо улыбнулся.

— Это означает — политрук, — сказал он, трогая пальцем нашивки. — Комиссар…