Николай Внуков - Когда гремели пушки

Я послала солдата Березина к ротному телефону вызвать мастера, против чего теперь дед Бахвалов уже не возражал. В ожидании оружейника мы понуро молчали. Пулеметчики так зверски курили, что сизый дым в помещении без вентиляции ходил густыми слоями, перемещаясь от пола к потолку и обратно. У меня разболелась голова, и я вышла на воздух.

На обороне, как почти всегда днем, было тихо. Только где-то справа и слева тренировались наши и чужие снайперы. Медленно и плавно кружились редкие снежинки, легкие и сухие, как пух. Пожилой узбек с рогатыми усами книзу старательно подметал траншею сосновым помелом и пел все одно и то же:

До наступления темноты оставалось не более двух часов. Я была озабочена и раздосадована. Снять пулемет с обороны — ведь это же ЧП!.. А по всей видимости, снять придется, вряд ли мастер устранит неполадку на месте. Надо было доложить командиру роты.

Рогов не возмутился. Наоборот, как всегда, успокоил:

— Неприятно, но переживем. В крайнем случае на ночь «дегтярева» из резерва поставим.

Сразу отлегло от сердца. И головной боли как не бывало. По дороге в дзот я сама себе сказала: «А все-таки ты везучая, чертовка! Попасть к такому командиру, как Рогов…»

В дзот я не вошла, а ворвалась. И сразу к пулемету. Рывком выхватила из гнезда приемник.

Дед Бахвалов, сняв очки, растопырил на меня глаза, а в них немой вопрос: «Какая это тебя муха жиганула?».

Но мне было не до деда и не до вопросов. Самым тщательным образом я ощупывала пятку подающего рычага. Так и есть: чуть-чуть, едва ощутимо скрошилась. Приказала деду Бахвалову:

— Пошлите к Лукину. Взять на время приемник.

— Это для какого ж лешего?

— Пошлите, вам говорят! А то сама пошлю!..

— Тьфу, — сплюнул дед на свои кургузые валенки-корабли, — не было печали… — Но за приемником послал.

…Больной «максимка» ожил и заговорил. Четверть ленты. Пол-ленты. «Та-та-та!..» Полная! Я вытерла вспотевший лоб рукавом фуфайки.

Торжествующе взглянула на старого пулеметчика:

— Ну что, Василий Федотыч?

С того как с гуся вода. Развернул крутые плечи, приосанился:

— Как в воду я глядел, мазурики!

О господи, «в воду он глядел»! Ну и дед. Посадишь такого в лужу, как же… Я падаю грудью на пулеметный короб и откровенно хохочу. «Мазурики» пыхтят и пыжатся от непреодолимого смеха, но вслух смеяться не смеют. Попробуй-ка посмейся над командиром, да еще над самим Бахваловым!

Дед бубнит на низких нотах:

— И какие такие тут могут быть смехи? Волос долог, да ум короток…

Я не обращаю внимания, как и не слышу.

Сразу же после обеда в центральной траншее поднялась немыслимая суетня. Командиры бегали как угорелые. Бестолково метались солдаты. И по всей обороне, как колокола громкого боя, зазвонили-забрякали сигнальные гильзы от снарядов.

Боевая тревога?!

Нет. В наш полк пожаловал сам командарм — генерал-лейтенант Поленов. И вот-вот нагрянет на передний край.

Вместе с двумя заместителями в траншее появился комбат Батченко. Зыкнул, как в рупор на катере:

— Эт-то что за сабантуй? Смир-р-но! По мес-там!

Встревоженные шумом, взбесились фашисты. Как голодный ишак, заревел шестиствольный миномет — «дурило». Долбанули тяжелые пушки. Траншею как метлой подмело — попрятались братья-славяне кому куда ближе. Ходуном заходила земля. Нестерпимо запахло порохом и селитрой. Линию обороны заволокло черно-сизым дымом.

Артналет длился с четверть часа. Пушки и минометы ревели уже с обеих сторон. Наверняка наши артиллеристы по такому случаю перерасходовали боевой лимит.

Обстрел застал меня в блиндаже Рогова. Тяжелые взрывы бухали где-то совсем рядом за нашими спинами. Землянка вздрагивала. Лампа-гильза моргала. Со щелястого потолка, как живой, струился песок. После одного особенно громоподобного взрыва Евгений Петрович не то в шутку, не то всерьез сказал:

— Залезла бы ты, право, под нары на всякий случай…

Я захохотала:

— Хорош командир… под нарами! А что, Евгений Петрович, ведь не бывает худа без добра. Пожалуй, командарм не приедет. Ведь не пустят же его в такую катавасию.

— Удержишь такого, как же, — буркнул Рогов. — Да ему сам черт не брат.

Убедившись, что им не угрожает штурм, фрицы постепенно ослабили, а потом и вовсе прекратили огонь. Вначале умолкли дальнобойки. Потом подавился «дурило». Захлебнулись минометы. Наши тоже замолчали. И опять у нас на обороне тишь да гладь.