П. Карев - Экспедиционный корпус

Переведя взгляд с «Сантая» на китайских рабочих, я вдруг подумал: «А может быть, там, в Европе, мне тоже придется возить тяжелые тачки и подвергаться избиению резиновой палкой? Нет, этого не может быть! Я еду к друзьям, к союзникам, помогать им в войне против Германии и Австрии. По окончании войны буду с почетом отправлен в Россию…»

Труба полкового горниста оборвала мои мысли. Погрузка подходила к концу. Полк снова был выстроен на берегу против покачивающегося на волнах «Сантая».

Японский почетный караул кричал «ура», мы отвечали криком «банзай». Долго и любезно прощались наши офицеры с японским начальством.

По перекинутым мосткам под звуки оркестра мы поднялись на судно. Вскоре мостки были убраны, якоря подняты, «Сантай» дал третий гудок, и тихо, под канонаду японской береговой артиллерии, начал отходить от берега.

Прощальные крики с набережной замирали. «Сантай» развивал полный ход. Порт Дайрен постепенно скрылся из виду.

До tofo как попасть на «Сантай», я никогда не видел ни одного, даже речного парохода. Поэтому, очутившись на громадном океанском корабле, чувствовал себя как-то радостно и вместе с тем жутко.

«Сантай», рассекая волны, шел вперед полным ходом. Высокие мачты плавно покачивались из стороны в сторону, машины грохотали внутри судна, трубы выбрасывали огромные клубы черного дыма.

Я стоял на палубе и смотрел на отдалявшийся берег. На душе-стало тоскливо. Казалось, я уже никогда больше не увижу землю, города, железную дорогу, поля, реки, леса… Но такое настроение продолжалось недолго. Увидев, как товарищи старательно устраиваются на новом месте, я тоже спустился в трюм и начал раскладывать свои солдатские пожитки на нарах второго яруса, где было отведено место моему отделению.

Наш первый батальон был размещен в трюме носовой части корабля. Коек не было, нар нехватало, поэтому некоторым солдатам пришлось устроиться на полу.

Походные кухни, повозки и другое имущество хозяйственной части погрузили куда-то на самое дно. Верхняя палуба судна была забита жцвым рогатым скотом и птицей, предназначенной для офицерской кухни.

В первый день в трюме было очень тепло, и мы после холодных японских вагонов, после ночей, проведенных в дайренском порту, несмотря на тесноту, хорошо отдохнули. Но на следующие сутки в трюме стало так жарко, что нечем было дышать. Люди начали выбираться наверх, обосновываться на палубе на открытом воздухе. Над палубой был натянут брезент, бояться дождя не приходилось.

Через два-три дня, все, кто нашел свободное место наверху, выбрались из трюма. Каждый старался приспособить себе что- нибудь похожее на койку, используя для этого все предметы, какие находились на пароходе. Кое-кто устроил себе ложе над быками, овцами и курами, некоторые на ящиках и тюках. Но большинство спало просто на полу.

Пресной воды давали нам ограниченное количество, всех мучила жажда.

На палубе ежедневно производились строевые занятия, причем много времени уделялось отданию чести. Тех, кто вяло выполнял команду, ставили под винтовку, давали им внеочередные наряды, заставляли ходить гусиным шагом.

Строевые занятия чередовались со словесностью. Людей по- прежнему принуждали зубрить титулование начальства, вдалбливали им «понятие» о внешних и внутренних врагах. Ежедневно два часа уходило на читку евангелия. Вечером пели песни и плясали.

Корабль вошел в воды Индийского океана. Жара была невыносимая. Муштра продолжалась, а питание было плохое. Кормили негодным соленым мясом и соленой рыбой. Чай был только утром. От соленой пищи еще сильнее мучила жажда, но пресной воды выдавали все меньше. Мы вынуждены были пить морскую воду.

Во время качки мы не находили себе места. Судовой лазарет вскоре был переполнен. Полковой врач просил командира полка Дьяконова отменить занятия, но он отказал. Дьяконов ежедневно был пьян. Каждый вечер он выходил из каюты, садился на открытом воздухе за стол, уставленный бутылками с пивом, вызывал к себе первую роту и, выстроив ее около себяс полукругом, заставлял петь и плясать под гармошку.

Мне особенно «везло». Мало того, что я был запевалой, – нелегкая дернула сказать, что и на гармошке играю. Помногу пришлось играть, так что мозоли на пальцах появились. Пробовал гармошку расстраивать, ломать, но это не избавляло or мучений.

Наконец я решился на крайнюю меру. За два дня до прибытия с Сингапур ночью неожиданно разыгралась буря. Волны с ревом заливали палубу, сметая с нее легкие вещи. Воспользовавшись случаем, я бросил гармошку в море и утром заявил подпрапорщику Кучеренко, что ее снесло волной. За ротозейство Кучеренко поставил меня на два часа под винтовку, но я был рад, что отделался от злополучного инструмента.